ГЛАВА 2. «Вместо анкеты». Ю.И. Дроздов. Вымысел исключен. Записки начальника нелегальной разведки


Глава 2. Вместо анкеты

Меня всегда упрекали в том, что из моих записей не посвященный в предысторию мало что может почерпнуть. Да, но ведь мало кто в своих заметках, дневнике обнаруживал следы любопытства других. Скажите, вам понравилась бы в вашем дневнике фраза «Пишите, но думайте о содержании ваших впечатлений жизни. Иногда плохие последствия для автора вытекают из дневника. Т.Кислицын»? Взводный проверил 6 марта 1944 г. записи курсанта и… предупредил. Каких-либо плохих последствий я на себя не навлек, но выводы сделал: писать короче, четче, не давать понимать себя двояко.

Так что же рассказать о себе?

Я родился в 1925 г. в Минске в семье военнослужащего. Если верить архивным данным, мое рождение было отмечено тем, что коллектив служащих «Белбумтреста», где работала мать, преподнес ей поздравительный адрес, а мне «соску советского производства».

В Минске есть большой мост, переброшенный над железнодорожными путями, бегущими в сторону станции Негорелое и далее к Польше и Литве. В детстве, в самом начале 30-х годов, я любил поджидать идущий внизу по рельсам поезд и с тревогой ожидать, когда меня окутает облако дыма и пара, поднимавшееся из паровоза выше моста. Затем я перебегал на другую сторону моста и долго смотрел вслед поезду, пока он не скрывался из виду. Стальная колея звала в дорогу перестуком вагонных колес на стыках. Мать чувствовала: это пробуждение духа странствий, страсти к скитаниям, к непоседливой жизни. Она оказалась права. Жена и сегодня говорит, что из-за меня у нее все время сборы, дороги и опять сборы в дорогу…

Отец мой, Иван Дмитриевич Дроздов, был офицером русской армии. Участвовал в Первой Мировой войне, воевал на Юго-Западном фронте. За храбрость получил Георгиевский крест и удар широким австрийским штыком в грудь. Но остался жив. После 1917 г. служил в Красной Армии. Все годы Гражданской войны провел на фронтах. Там же познакомился с моей матерью. Потом служил на разных должностях в Белоруссии и на Украине. В первые дни Великой Отечественной войны ушел на фронт и был тяжело ранен под Старой Руссой: разрывная пуля вырвала одно легкое. Полтора года он провалялся в госпитале, а затем служил начальником штаба одного из военных училищ и на военной кафедре Казанского Университета. Так что доживали родители свой век в Казани, где когда-то отец начинал свою службу в русской армии.

Мать, Анастасия Кузьминична Дроздова (Панкевич) — дочь садовника помещичьего сада под Лепелем, что в Белоруссии. Вдовец-помещик дал ей возможность закончить гимназию, секретарские курсы и устроил машинисткой на английскую бумажную фабрику в Переяславле-Залесском.

Дед по матери Кузьма Панкевич крепко засел в моей памяти. После революции он служил сторожем на Лепельском кладбище. Его избушка в одну комнату почти вплотную примыкала к кладбищенской роще. Дед был молчалив, по-настоящему стар. Он строгал для меня из тонких жердинок удочки и уводил ловить рыбу в одном из затончиков старой Мариинской системы, построенной еще во времена Петра I и Екатерины II. В период Гражданской войны в Лепеле были поляки. Поляков дед не любил. Он не мог им простить, что польский жолнер тогда уволок у него оловянную мыльницу.

Дед прожил более 90 лет и умер в 1943 или 1944 году. Точно не знаю. В 1975 г. перед отъездом в Нью-Йорк мы с женой во время поездки на машине по местам детства посетили Лепель. С большим трудом, после многочисленных распросов местных жителей нам удалось отыскать старую кладбищенскую сторожку, которая теперь приютила других людей. (Я сфотографировал ее и послал фотографию матери. После долгих изучений она и ее сестры из Витебска и Шклова признали избушку своей.)



О деде там уже почти никто ничего не знал. Только старожилы, которых мы обнаружили в одном доме, припомнили несколько скудных фактов. Во время войны дед ушел в партизанский отряд; зимой 1943 г. заболел и, видимо, покинул отряд. Умер недалеко от своей избушки: его нашли мертвым на какой-то могиле.

Для меня он — как дед Талаш из «Дрыгвы» («Трясина») Якуба Коласа: простой, добрый, отзывчивый и несгибаемый человек.


* * *

В 1937 г. отца перевели из Минска в Харьков, в одно из военных училищ. Моя жизнь и учеба в украинской школе началась, можно сказать, с первого диктанта на уроке украинского языка, когда я умудрился наляпать на одной странице 39 ошибок. Так я соприкоснулся с «иностранным языком». Пришлось взяться за ум. Помогли книги. Я стал читать по-украински, полюбил этот живой и интересный язык, стал «гакать», что потом долго давало о себе знать.

Примерно с 1938 г. начал заниматься в различных кружках Харьковского Дома Красной Армии: в зоологическом (поэтому, наверное, безумно люблю собак и прочую животину), в кружке исследователей Арктики, где познакомился с суровой историей освоения наших северных просторов. Надолго, почти до начала Великой Отечественной войны, осел в детской драматической студии ДКА, которой руководил артист харьковского театра русской драмы Виктор Иванович Хохряков. Из этого кружка-студии вышли интересные люди. Кто? Да вот, хотя бы, известный и многолетний руководитель «Кохинора», что при ДК Союза архитекторов, В.Косаржевский. Мы учились в одной спецшколе, занимались в одном драматическом кружке, закончили одно артиллерийское училище и вместе ушли на фронт. Потом жизнь развела нас в разные стороны.

Первые 12–13 лет жизни рос я дохлым, болезненным мальчишкой. Перенес, кажется, все болезни, разве что кроме «воды в коленке». Донимали меня воспаления легких и всевозможные осложнения. Это переполнило чашу терпения родителей, особенно отца, и они «бросили меня на выживание» в суровые лагерные условия воинской части. Сосновый лес и простая солдатская пища положили конец всем недугам. Мне было 14 лет, когда отец положил передо мной книгу «Артиллерия», сказав, что это моя профессия. Я сразу же углубился в эту книгу и осенью следующего года уже был зачислен в специальную артиллерийскую школу.

Начало Великой Отечественной войны застало нашу семью в Харькове. С началом боевых действий курсантов спецшколы отозвали из летних лагерей и направили на танкоремонтный завод помогать ремонтировать танки, прибывавшие с фронта. Это было первое конкретное знакомство с проделками жестокой войны, жертвой которой уже стал отец.

Каким-либо репрессиям, гонениям не подвергался, но в 1942 г. в Актюбинске пришлось пережить строгое, с угрозой исключения из комсомола, обсуждение на общем комсомольском собрании артспецшколы за попытку бежать вместе с тремя другими товарищами в Сталинград, в танковое училище.

А 1944-м, после подготовки в 1-ом Ленинградском артиллерийском училище г. Энгельса, уезжал на фронт. Уезжал романтиком, ответив отказом на предложение остаться в училище командиром учебного взвода и обрадовавшись назначению командиром взвода в противотанковом артиллерийском дивизионе одной из гвардейских дивизий 1-го Белорусского. Мною двигало желание бороться и быть вместе с уходившими на фронт друзьями детства. Я понимал, что могу и погибнуть. Этого больше всего боялась мать, а у меня в голове стучали слова Франсуа Тибо из «Рассуждений о свободе человека»:

«…И если в последней борьбе враги одолеют тебя, не падай духом, не смиряй сердца. И если тебя закуют в железо и бросят в темницу, в которой мрак, холод и одиночество, не плачь и не бейся в безумии головой о холодные стены. Помни, нет таких засовов, нет таких решеток и каменных стен, которые устояли бы против твоей воли к победе. И если тебя поведут на эшафот, не бойся, пой песни, смейся в лицо своим палачам. Помни — победа твоя бессмертна, сколько бы ни хрустнуло шейных позвонков под топорами палачей на площадях всего мира…».

Никаких геройских подвигов в ходе боевых действий мне совершить не пришлось. Война — это страшная кровавая работа, тяжелая и безжалостная, и чтобы выжить самому и другим, я просто старался делать ее добросовестно, насколько это было возможно младшему лейтенанту в неполные девятнадцать лет. Войну закончил в Берлине, затем служил в Германии и Прибалтийском военном округе помощником начальника штаба артиллерийского полка.

В 1952 г. поступил в Военный институт иностранных языков в Москве. На мандатной комиссии начальник института генерал Ратов спросил меня, какой язык мне хотелось бы изучать. Я ответил:

«Немецкий».

Он окинул меня взглядом и бросил:

«Подходишь».

Видимо, это определило мою дальнейшую судьбу.

Я был зачислен на 4-й факультет (разложение войск и населения противника), с большим интересом изучал немецкий и английский языки, другие специальные дисциплины. Годы, проведенные в ВИИЯ Советской Армии, несмотря на крайне напряженный ритм учебы, обогатили знаниями, которые пригодились во всей последующей жизни. Когда в 1956 г. сокращали Вооруженные Силы СССР на 1 млн. 200 тыс. человек, и наш институт попал в число ненужных военных учебных заведений, трудно было понять, как могло прийти в голову решение о ликвидации бесценной базы подготовки кадров, нехватка которых ощущалась уже в период расформирования.

Я женат. Мы познакомились уже в конце войны. После освобождения Варшавы в одну из пауз в Висло-Одерской операции 1945 г. я на пару недель оказался в полевом госпитале 3-й Ударной Армии, где мы и встретили друг друга. Моя жена, Людмила Александровна Дроздова (Юденич), моя ровесница, родилась в с. Жихарево Бельского уезда Нелидовской волости Западной (Калининской) области.

Мать, Мария Михайловна Качановская, воспитала ее прямой, честной, немного резкой, отзывчивой, но непреклонной. Все, что она рассказывала о себе, все, что я видел сам, бывая на ее малой родине, достойно отдельной книги. Ранней голодной весной 1943 г. она пришла в село Займище Калининской области и поступила в полевой армейский госпиталь и прошла вместе с ним до окраин Берлина, сделав для нашей общей Победы все, что смогла. В конце октября 1993 г. ей вручили орден «Великой отечественной войны II ст.», который разыскивал ее с 1985 г. В наше бурное время не так легко найти человека даже в Москве…

Поездка 1975 г. по местам детства жены привела нас в деревню Монино, что под Нелидовым, где прошли первые годы ее жизни. Никаких следов, кроме остатков фундамента от дома, да разросшихся буйно кустов и деревьев на берегу Межи найти не удалось. В соседней деревне мы разыскали старую учительницу Ольгу Ивановну, бывшую подругу матери жены, доживавшую свой век в старой полусгнившей избе на краю деревни. После наших объяснений она узнала Людмилу Александровну, вспомнила ее мать. Мы провели у нее целый день, сварили хороший обед, свозили в магазин за продуктами. Ольга Ивановна была почти полностью слепа. К ней почти ежедневно прибегали помочь ребятишки, дети бывших учеников. А некоторые из бывших учеников, ставшие местными районными и сельскими руководителями, представителями власти, спешили мимо, забыв, что она их вырастила и воспитала. Она не обращала на это внимания. Но тому, кого она все-таки встречала, доставалось за все. И почти слепая, она продолжала следить за жизнью района и влиять на нее в меру сил.

Жена и Ольга Ивановна долго проговорили друг с другом, вспоминая прошлое. Несколько лет назад старая учительница умерла.

Все эти 35 лет, отданных разведке, жена была рядом со мной. Она умеет молчать, напряженно ждать и ждать, ограничивая себя из-за моей работы во многом. По звуку мотора моего «Фольксвагена» она узнавала, все ли у меня сошло гладко. В 1966 г., вернувшись домой после тайниковой операции, на которую я сам не мог выйти из-за плотной слежки, она бросила мне на колени контейнер с пленками и сказала:

«Возьми. Теперь я знаю, почему вы кончаете инфарктами».

Почти всем в своей жизни я обязан ей, ее умению быть рядом с человеком тревожной судьбы.

У меня два сына. Служат Родине. Один внук, две внучки и один правнук. На Дальнем Востоке в г. Уссурийске живет моя сестра Нина Ивановна Заболотная с семьей.

Я не знаю, что можно рассказать о своей, как говорят, «карьере» особенного. И в армии, и в разведке мне приходилось работать с совершенно разными по складу характера людьми. Все было, как в жизни каждого человека: друзья, товарищи, сослуживцы, противники, может быть, и ненавистники, партийные взыскания (даже сидел на гарнизонной гауптвахте), переживания из-за задержек в присвоении очередного воинского звания, неустроенности с жильем (квартиру получил в 1962 г.)… Были и «некоторые недостатки», но часть из них считал и считаю, вопреки мнению отдельных руководителей, положительными качествами. Словом, в моем личном деле, видимо, сосредоточено все то, что составляет разностороннюю характеристику человека.

Все? А увлечения, пристрастия? Люблю лес и автомобильные путешествия. Бывали отпуска, когда из-под колес моего «Жигуленка» убегали тысячи километров дорог. На восточном Валдае есть «мое» озеро Волчина, где в последние 15 лет мы частенько разбивали нашу палатку и вели удивительно интересный, дикий образ жизни. Там, между Вышним Волочком, Удомлей и Максатихой, спрятался скромный, неповторимый уголок нашей России. Путешествовали всегда втроем: я, жена и ротвейлер Вильма. Из путевых заметок и того, что сохранила память можно написать отдельную книгу. В санаториях КГБ и других был всего лишь трижды за все годы службы. Невозможность найти меня во время отпуска вызывала неудовольствие руководства, но я регулярно оставлял оперативному дежурному номер своей автомашины и маршрут движения, что иногда выручало.

Раньше увлекался фотографией, с годами пристрастие угасло. Теперь люблю возиться с деревом. Жадно щекочущий ноздри запах стружки иногда наводит меня на мысль, что мог бы овладеть и специальностью деревообработчика. Но не вышло. Люблю книги. Особенно К.Паустовского, В.Пикуля и Б.Васильева (за его роман «Были и небыли»), вообще исторические романы, хроники. Кажется все. Получилось даже шире, чем вопросы в анкете.

Когда судьба сделала меня руководителем, понимая характер своей работы, я всегда отдавал предпочтение служебным отношениям. Это не допускало со стороны подчиненных панибратства, облегчало решение сложных и острых оперативных вопросов, делало требовательность разумной, а исполнительность обязательной. В конце концов это было залогом успеха, удачи, а точнее достижения результатов. Мне пришлось встречаться, общаться со многими людьми, большинство из которых можно назвать знакомыми, сослуживцами, приятелями, коллегами. К каждому из них я старался относиться с доброжелательностью и отзывчивостью. Но не обошли меня стороной и негативные моменты человеческих отношений: обман, оговор, клевета, разочарование и отчуждение.

Близких друзей не много. И не только потому, что много их иметь не позволяла профессия, но и потому, что настоящих друзей много вообще не бывает. У меня их трое: Владислав Навротский, Василий Михайлец и Борис Бурштейн. Они удивительно разные по характерам, но с ними легко и уверенно. Мы все бывшие офицеры, нас сроднила война и служба в армии. Жизнь разбросала нас по разным городам России, встречаемся сейчас редко, но эти редкие встречи- праздник большой солдатской дружбы, прямоты и откровенности в отношениях друг с другом.


 

(Visited 254 times, 1 visits today)

Оставить комментарий

Перейти к верхней панели