ВТОРОЙ АНТИСОВЕТСКИЙ МЯТЕЖ ВАНДЕЙЦЕВ ДОНА (КРАСНОВЩИНА)
Весна 1918 года пришла на Дон под флагом Советской власти, как пора глубокого обновления, перехода к новому общественному устройству, от войны к миру. В марте во всех округах прошли съезды Советов. Народная власть утверждалась не только в городах, но и в станицах, хуторах, слободах. 23 марта 1918 года областной ВРК провозгласил создание Донской Советской республики, как составной части РСФСР.
Первый съезд Советов казачьих, рабочих и крестьянских депутатов Дона (9—14 апреля) объявил себя верховной властью республики, избрал ЦИК Советов республики во главе с большевиком-казаком В.С.Ковалевым и Совнарком республики под председательством казака-фронтовика Ф.Г.Подтелкова. Новая власть в условиях наступившего мира приступила к преобразованиям казачьего края на новых общественных началах. Казалось, с войной теперь покончено, наступила пора созидания. Но на Тихий Дон пришла лишь короткая мирная передышка. Со всех сторон сгущались тучи новой, еще более ожесточенной войны.
3 марта 1918 года Советская Россия подписала мирный договор с Германией. Однако германская интервенция продолжалась по сговору с украинской Центральной радой и приближалась к территории Донской Советской республики. 8 мая германские интервенты захватили Ростов-на-Дону и остановились в 12 верстах от Новочеркасска. Ими были оккупированы также Таганрог, Миллерово, Чертково — всего около трети территории Донской Советской республики, входившей в состав РСФСР. Это было грубое нарушение мирного договора, поэтому Совнарком РСФСР и правительство Донской Советской республики решительно протестовали против произвола германской военщины.
Однако по-иному, торжественно, с хлебом-солью встречала приближавшиеся германские войска белоказачья Вандея, повсеместно выползавшая из подполья. Кулацкая верхушка донского казачества почувствовала, что в войне против Советской России у нее впервые появился очень могущественный союзник в лице кайзеровских войск. Отсюда необычайный всплеск ее контрреволюционной активности и агрессивности. Подобного союзника у нее не было в период калединщины, и ее мятеж тогда захлебнулся. Теперь вандейцы, озлобленные и озверевшие, рассчитывали взять реванш. Вождей белоказачьего Дона не смущало то, что они брали себе в союзники вековечного лютого врага России — германскую военщину и тем самым совершали национальное предательство. А их предводитель атаман П.Н.Краснов, как показало время, был сначала чуть скрытым, позже и совсем открытым, слугой германского империализма. Тогда, в 1918 году, Россия еще не успела похоронить всех русских, павших на войне с Германией, а верный слуга кайзера Вильгельма верноподданно твердил:
«Без немцев Дону не освободиться от большевиков» (Архив русской революции. — М., 1991, т. 5, с. 206).
Это признание означало, что у предводителей белоказачьей Вандеи было недостаточно собственных сил для захвата и удержания власти. Нужны были иностранные, то есть германские, штыки, за что Краснов расплачивался с кайзером национальным достоянием и национальным суверенитетом. Недаром германофила Краснова так ненавидел даже такой противник большевиков, как генерал А.И.Деникин.
Гром орудий германской армии, приближавшейся к пределам Донской Советской республики, эхом отозвался на донской земле рядом антисоветских восстаний кулацких элементов казачества. Первые мятежи, вспыхнувшие еще в марте 1918 года, не получив прямой поддержки немцев, были довольно легко подавлены отрядами красного казачества и красногвардейцев. Так, мятежники, захватившие Новочеркасск в первых числах апреля, вынуждены были его оставить под напором революционных войск. И только в конце апреля, когда германские войска вплотную подошли к казачьей столице и красные войска вынуждены были оставить город, мятежники снова вернулись в Новочеркасск. То же повторилось в станице Урюпинской — центре Хоперского округа. 1 апреля белоказаки под командованием прапорщика Дудакова захватили станицу, но были выбиты революционными войсками.
Кулацкий характер мятежей четко определялся тем, что его главную базу составляли нижнедонские станицы, окружавшие Новочеркасск и населенные особенно богатым казачеством. Среди трудовых казаков и иногородних они получили презрительную кличку — «черкассня». Именно этот элемент был «руководящей и направляющей» силой мятежа. После первого неудавшегося налета на Новочеркасск мятежники отступили в ст. Заплавскую и устроили там так называемое «заплавское сидение». Но они не сидели сложа руки, а развили бешеную энергию по организации мятежных сил. Было образовано Временное донское правительство и начато формирование мятежной Донской армии. Весть о мятеже благодаря активизации кулацкой прослойки распространялась по области, как огонь по сухой соломе в сухую ветреную погоду. Напористость и уверенность в себе у главарей мятежа объяснялись тем, что они чувствовали за своей спиной всю мощь наступавших германских войск.
Мобилизационный и боевой опыт казачества, как военного сословия, позволил руководителям мятежа в кратчайший срок создать внушительную белоказачью армию. К концу апреля 1918 года в ней уже насчитывалось до 10 тыс. штыков и сабель. Она состояла из трех основных группировок: Северной (командующий — войсковой старшина Семилетов), Южной (командующий — генерал Денисов) и Задонской (командующий — полковник Быкадоров). Особую группировку составил отряд походного атамана Попова, вернувшийся из Сальских степей. Южная группировка генерала Денисова совместно с прибывшей с Румынского фронта бригадой добровольцев под командованием полковника М.Г.Дроздовского 8 мая вошла в Ростов-на-Дону. В дальнейшем она стала основным ядром формировавшейся Донской армии, а ее руководитель генерал Денисов — ее командующим.
Наряду с военной, шла чрезвычайно мобильная политическая мобилизация в мятежном лагере. Уже 11 мая в Новочеркасске восставшие станицы и войсковые части через своих делегатов в спешке собрали так называемый «Круг спасения Дона». Крайняя спешка привела к неполноте представительства на нем.
Как признался Краснов, Круг «не мог говорить от всего войска, потому что далеко не от всех станиц были на нем представители» (Дон и Добровольческая армия.., с. 6).
Круг был фактически нелигитимным. Но это не помешало Кругу говорить от имени всего населения Дона, приступить к решению общегосударственных задач, что делать он был неправомочен. Советская власть на Дону была установлена демократическим путем, волей подавляющего большинства трудящихся, а кучка мятежников решила эту волю перечеркнуть. Вот такое «народоправство» нес Дону мятежник Краснов. Попирая все демократические принципы, он буквально ринулся ликвидировать Советскую власть и заменять ее белоказачьей военной диктатурой.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ЗВЕРСТВ КОЛЧАКОВСКИХ ДУШЕГУБОВ — КАЗАКОВ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ НА УРАЛЕ. [21+]
Диктатора долго искать не пришлось, он объявился на Круге как раз вовремя, в лице генерала Краснова, вынырнувшего из подполья, где ждал своего часа. Мятежная «черкассня» увидела в Краснове своего человека, доказавшего, что он по всем статьям подходит на роль вождя белоказачьей Вандеи. Он на ура выдвигается Кругом в атаманы, но свое согласие генерал обусловил жестким требованием принять подготовленный им свод законов, круто разворачивавших Дон в дореволюционное прошлое. Круг эти законы с энтузиазмом принял, и новоиспеченный атаман получил, по его собственному признанию, «почти диктаторские полномочия». Закон «Об атаманской власти» гласил:
«1. Власть управления Войском во всем ее объеме принадлежит войсковому атаману в пределах всего Всевеликого войска Донского.
2. Атаман утверждает законы, и без его утверждения никакой закон не может иметь силы…
4. Атаман есть высший руководитель всех сношений Всевеликого войска Донского с иностранными государствами.
5. Атаман есть верховный вождь Донской армии и флота» (газ. «Донской край», Новочеркасск, 10(23) мая 1918 г.; выделено мной. — П.Г.). Как видим, демократией здесь и не пахло, атаман предстает, как неограниченный диктатор, без всяких оговорок — «почти».
Государственное устройство на Дону Краснов планировал построить, по его словам, «на тех же основаниях, как существуют Эстония, Финляндия, Грузия», то есть отдельно от России, не только советской, но и буржуазной, что привело его к активному содействию национальному сепаратизму и враждебному отношению к России, как национальному государству.
Главным орудием утверждения своей диктатуры новый атаман видел в формировании «армии старого режима, повинующейся законам и строго дисциплинированной» (Дон и Добровольческая армия.., с. 7—8). Это была неприкрытая угроза беспощадно подавить в казачьем войске демократические начала, порожденные войной и революцией. И строгое предупреждение в адрес еще фрондировавшего фронтового казачества.
Выступая перед Кругом, Краснов дал ясно понять, кому мятежная «черкассня» обязана своим успехом. «Без них (немецких оккупантов. — /7.Г.), — разоткровенничался атаман, — он (Круг. — П.Г.) не сидел бы в Новочеркасске» (там же, с. 7). Теперь и самым непонятливым стало ясно, кто по большому счету посадил Краснова на власть. Поэтому в первый же день вступления в должность атаман направил непомерно льстивое письмо кайзеру Вильгельму, в котором заверял его в самых верноподданных чувствах, в том, что:
«Войско Донское не находится в войне с Германией», и «просил о помощи оружием», обещая взамен щедро расплатиться продовольствием и сырьем (см.: там же, с. 19).
Так заклятый враг России, проливший реки русской крови, был объявлен Красновым его главным союзником. За частоколом германских штыков вандейцы Краснова почувствовали себя на коне в прямом и переносном смысле и повели бешеную атаку на Советскую власть и ее сторонников. Кровь на донской земле полилась потоками, стоны истязаемых были слышны далеко за ее пределами. Заполыхал второй мятеж донских вандейцев.
Атаман Краснов развил сатанинскую энергию при формировании Донской армии «старого образца». Под ружье было поставлено 25 возрастов казаков, взято в станицах и хуторах все, что можно было поставить в строй, хозяйства остались без рабочих рук и тягловой силы. Летом 1918 года в армии уже состояло 27 тыс. пехотинцев, 30 тыс. кавалеристов, 175 орудий, 610 пулеметов, 20 самолетов и 4 бронепоезда (см.: там же, с. 64). Германское командование в избытке снабдило Донскую армию вооружением и боеприпасами.
Амбициозные планы Краснова поддержала казачья генеральско-офицерская верхушка, чем-то напоминавшая табун застоявшихся донских рысаков, лихо рванувшихся в атаку на сторонников Советской власти. Среди ближайших сподвижников атамана были казачьи генералы С.В.Денисов, И.А.Поляков, К.К.Мамонтов, А.К.Гусельщиков, А.П.Фицхелауров, З.А.Алферов, И.Ф.Быкадоров, А.С.Секретев, М.М.Иванов и многие другие. Эти ревностные защитники огромных привилегий казачьих верхов во главе с атаманом придали Донской армии крайне агрессивный характер. Они с головы до пят были обрызганы рабоче-крестьянской и казачьей кровью, на их счету были тысячи изрубленных, повешенных, расстреляных патриотов.
Итак, донские вандейцы, опираясь на германскую военщину, сумели в короткий срок организовать почти 60-тысячную армию и к середине августа 1918 года овладеть почти всей территорией Донской области. Советская власть, избранная большинством трудящегося населения Дона, была свергнута, многие тысячи ее сторонников зверски убиты и искалечены, заточены в тюрьмы или угнаны на каторжные работы. Советские войска, как местные (из красных казаков и иногородних), так и прибывшие им на помощь из Центральной России, еще находившиеся в стадии полупартизанских формирований, не могли противостоять хорошо организованной, обученной и вооруженной мятежной армии и с тяжелыми боями отошли к границам Воронежской и Саратовской губерний. Здесь образовался Южный фронт, ставший с осени 1918 года главным фронтом Гражданской войны в России.
Известный на Дону красный казак Ф.К.Миронов, находившийся в гуще тех событий и на собственном опыте испытавший все жестокости диктатуры Краснова, писал тогда по свежим следам событий:
«К концу апреля (1918 г.) на Дону появился генерал Краснов. Начались повальные расстрелы, аресты, ссылки фронтовиков в шахты, пытавшихся еще протестовать против того ужаса, в который ввергли Дон слуги буржуазии. Тюрьмы быстро наполнялись лучшим казачеством. Контрреволюция подняла голову и повела планомерное наступление на одиноко разбросанные кучки красногвардейцев, действовавших при этом партизанским способом. О долгом сопротивлении не могло быть и речи» (Филипп Миронов. Документы.., с. 249). Дон постепенно был целиком захвачен контрреволюцией.
Что же определило успех мятежа и создание многотысячной армии, которой не было у Каледина? Главная причина указана самим Красновым — это германская интервенция. Но, наряду с этой основной, были и другие веские причины. С установлением диктатуры Краснова красное казачество и сочувствовавшие ему казаки в значительной мере побледнели. Фронтовики в основной массе состояли из середняков. По своей природе середняк — это труженик и собственник в одном лице. По этой причине он подвержен политическим колебаниям: то за красных, то за белых. Казачья беднота (24,6%), как правило, твердо держала сторону Советской власти. Она дала основную массу бойцов в красноармейские части Буденного, Думенко, Блинова, Миронова. По современным подсчетам, в 1918 году в Красную Армию вступило 18—20% боеспособных казаков (см.: Белые генералы.., с. 149). Даже генерал Деникин называл войска Буденного «полуказачьими» (см.: Дон и Добровольческая армия.., с. 335). И генерал Шкуро, с содроганием вспоминая сокрушительные атаки конармейцев Буденного, писал уже в эмиграции:
«Конница его (Буденного) состояла преимущественно из изгнанных со своих станиц за причастность к большевизму донских, кубанских и терских казаков, стремившихся обратно в станицы, и из иногородних этих областей. Всадники были хорошо обучены, обмундированы и сидели на хороших, большей частью угнанных с Дона конях» (там же, с. 239).
Что же касается середняцкой части казачества (51,6%), которую в основном составляли фронтовики, победившие калединщину, то в ее умонастроениях при Краснове произошли существенные перемены. Главную роль в этом сыграла, конечно, германская интервенция. Она коренным образом изменила соотношение сил в пользу мятежного кулачества, бурно активизировала его натиск на умонастроение казаков-фронтовиков. Чтобы избежать кошмарного конца калединщины, фронтовиков стремились всеми способами превратить из красных в белые, то есть приобщить к мятежу. И вандейцам Краснова это в значительной мере удалось, хотя и не полностью.
Как это делалось, рассказал в своих воспоминаниях начальник штаба Донской армии генерал Поляков, один из активных участников «промывания» мозгов фронтовикам. Кампания состояла из ряда этапов. Первый этап имел целью задеть «чувства казака-собственника, накопление у него ненависти к красным», власть которых объявлялась чуждой станичникам. На втором этапе казаки подготовлялись к свержению Советской власти в главных пунктах области. «Третья фаза казачьего настроения, — отмечал Поляков, — характеризовалась постепенным ростом сознания, конечно, под непосредственным давлением руководящего центра — Донской власти, что освободить свою станицу от большевиков еще мало, надо помочь то же самое сделать соседнему хутору и станице». Постепенно это сознание властью углубляется в казачестве, приводя его к убеждению, что пока красные где-либо в области, невозможно перейти к мирному труду. В пятой стадии казачьей массе прививается мысль о необходимости «овладеть большими пограничными центрами, лежащими вне области», якобы для обеспечения полного успокоения края. И, наконец, «внедрение в казачью массу целей общерусских», то есть якобы ее обязанность свергнуть Советскую власть в России. Подытоживая, генерал писал:
«Только при последовательном переходе казачьего самосознания из одной фазы в другую можно было надеяться, что процесс пройдет безболезненно. Приходилось чрезвычайно следить за оттенками настроений казачества, дабы своевременными мерами парировать неожиданности и сглаживать шероховатости» (Поляков И.А. Указ. соч., 230—231).
И надо отдать должное искусству политиков Краснова: они умело и своевременно принимали меры по насаждению среди середняцкой массы фронтовиков, то есть более половины казачьего населения Дона, антисоветских настроений. В результате кулачеству путем обмана и грубого насилия удалось перетянуть в стан мятежников большинство казаков-середняков и тем создать против сторонников Советской власти на Дону серьезный перевес сил.
Этому способствовала слабость только что установившейся в станицах и хуторах новой Советской власти. Ей еще очень недоставало ведущего и организующего пролетарского влияния, чем в полной мере воспользовалась кулацкая прослойка казачества. Участник тех событий командующий Донской армией генерал Денисов свидетельствовал:
«Казачья власть на местах в это время почти не подверглась изменению по существу своему. Выборные станичные атаманы (за немногим исключением) остались на своих местах» (Денисов СВ. Гражданская война на Юге России. 1918—1920. — Константинополь, 1921, кн. 1, с. 45).
Это же подтверждает и ближайший соратник атамана Краснова Г.П.Янов:
«В станицах произошла «гримировка» под Советскую власть…».
В Советы зажиточное казачество продвигало своих людей, на посты председателей местных Советов, станичных комиссаров зачастую становились те же станичные атаманы, «казаки крепкие, стойкие» (журн. «Донская летопись», 1924, № 3, с. 18). Ясно, что такие кадры могли только всемерно содействовать мятежу.
Как красновское окружение обеспечивало себе перевес сил, хорошо видно из сообщения штаба Донской армии, опубликованного в правительственной газете «Донской край».
«Большевистский недуг, — говорится в нем, — глубоко поразивший значительный процент казаков, представлял серьезное препятствие, которое нужно было во что бы то ни стало смыть с казачьего лица. Требовалась неугомонная энергия для поднятия станиц и хуторов, остававшихся под флагом нейтралитета; требовалось раздуть искру восстания казаков в пламя, способное охватить Дон сверху донизу» (Донской край, 25 июля (7 августа) 1918 г.).
Очень наглядная картина того, как вандейцы Краснова «раздували» искры мятежа, втягивали в него трудовых казаков, державшихся нейтралитета.
Такому ходу событий не смогло противостоять неказачье большинство населения Дона по причине своей политической отсталости, слабой организованности, особенно в военном отношении, а также из-за ряда ошибок, допущенных местными органами Советской власти по продовольственному и земельному вопросам. И эта власть временно пала.
Весьма сильное влияние на колебание средних слоев казачества оказало проведение на Дону, как и в других хлебородных районах России, продовольственной диктатуры. Весной 1918 года страну поразил жестокий голод, подготовленный предшествующей политикой царского и Временного правительств. Чтобы спасти рабочие массы от голодной смерти и обеспечить формировавшуюся Красную Армию продовольствием, Советская власть вынуждена была ввести продразверстку. Эта чрезвычайно гуманная и в то же время очень болезненная мера не понравилась там, где крестьяне имели большие запасы хлеба. Донская область относилась к таким богатым продовольствием районам. Казачье кулачество встретило продразверстку в штыки, причем во многих случаях в прямом смысле. Используя казачью сословную спайку, оно яростно втягивало в войну против красных продотрядов все казачество, в том числе и середняков, которые на Дону были более богатыми, чем родственные им слои в других губерниях, а потому легче поддавались антисоветской агитации и втягиванию в мятежную армию. Вандейцы Краснова, утопая в продовольственном изобилии, оставались, как Гобсеки, жестокосердны и глухи к страданиям миллионов голодных. Но зато со страстью и злобой разжигали враждебную кампанию против большевиков, стремясь представить их продовольственную политику, как якобы врожденную их склонность к грабежу чужого богатства. На этот обман, к сожалению, поддалось немало трудовых казаков.
Но вскоре режим Краснова саморазоблачился, начав вводить собственную продразверстку. Как сообщали местные газеты, урожай на Дону в 1918 году был ниже среднего уровня. Это подхлестывало стремительный рост цен на продукты. Правительственная газета «Донские ведомости» под кричащим заголовком «Дороговизна» сообщала о «бешеной спекуляции», о мучительных переживаниях простого обывателя, «изголодавшегося, раздетого, разутого», который раньше ждал даров от Германии, а теперь — от союзников. Ждет «с упорством маньяка». И, очевидно, режиму Краснова до страданий этого люда дела не было. Газета издевательски утешала: так плохо будет долго, и не надо питать иллюзий (см.: Донские ведомости, 22 декабря 1918 г. (4 января 1919 г.).
Хлебные запасы на Дону, конечно, были велики, но они находились в основном в закромах у казачьих богатеев. Они отпускали хлеб на рынок только по крайне завышенным ценам. Жажда наживы порождала опасный для армии, общества и власти продовольственный кризис. И собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг поставил его обсуждение в порядок дня. Выступая на Круге, Краснов в плохо скрытой форме высказался в защиту интересов казаков-кулаков о свободной торговле.
«Боюсь, — подчеркнул он, — что не спасет нас запроектированное министерство продовольствия от того кризиса, в котором ныне находится дело продовольствия».
При этом он выразил озабоченность предстоявшими радикальными мерами:
«Придется затем взять на учет у нас весь скот и хлеб, а потом забрать его насильно по твердым ценам» (газ. «Приазовский край», 1(14) сентября 1918 г.). В обмен на хлеб и скот нужны товары, которых нет, сокрушался атаман.
Итак, вопрос о продразверстке встал как неизбежная необходимость во время Гражданской войны, как мера обязательная и для красных, и для белых режимов, только с противоположной социально-политической направленностью. Этой политикой широко воспользовались еще якобинцы в эпоху Великой французской буржуазной революции. Поэтому перед угрозой продовольственного кризиса режим Краснова должен был прибегнуть по исторической традиции к спасительной продразверстке. Большевикам же он в таком праве отказывал, всячески извращая их политику.
31 августа 1918 года Большой войсковой круг принял постановление «Об организации продовольственного дела на Дону». В нем говорилось:
«Немедленно создать особый продовольственный отдел (министерство), которому подчинить интендантство; привлечь станичные, хуторские, волостные и сельские общества к участию в деле продовольствия; произвести учет и установить твердые цены на все предметы первой необходимости… немедленно разработать организацию по продовольствию» (Донские ведомости, 6(19) октября 1918 г.).
5(18) сентября Краснов, «согласно воле Круга», то есть уступая его требованию, распорядился образовать Отдел (министерство) продовольствия, своего рода «казачий наркомпрод», которому подчинялись все продовольственные органы. Затем появилось утвержденное Кругом «Положение об управляющем Отделом продовольствия». Ему предоставлялись диктаторские полномочия. Его распоряжения подлежали исполнению всеми правительственными учреждениями, общественными организациями и всем населением. Он предлагал правительству твердые цены на все продукты и предметы первой необходимости и нормы на них, ведал учетом заготовок и распределением продуктов между войсками, промышленными районами, городами и всем населением (см.: Донские ведомости, 13(26) октября 1918 г.).
Затем последовал 18 октября (ст. ст.) главный распорядительный приказ атамана о введении продразверстки в действие. В нем говорилось:
«Все количество хлеба, продовольственного и кормового урожая 1918 г., прошлых лет и будущего урожая 1919 г., за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает (со времени взятия на учет) в распоряжение Всевеликого войска Донского и может быть отчуждено лишь при посредстве продовольственных органов» (Белые генералы.., с. 149).
Но еще до вступления этого приказа в силу местные органы власти уже действовали в указанном направлении. Так, 5(18) октября черкасский окружной атаман Попов распорядился:
«Для успешности продовольствия армии Большой войсковой круг постановил все продовольственные запасы в области считать собственностью войска… За сокрытие населением продуктов и фуража и за препятствие атаманам к заготовке таковых буду виновных предавать суду, как врагов армии, скрытые же продукты и фураж будут конфисковаться в пользу войск без всякого вознаграждения» (Донские ведомости, 7(20) октября 1918 г.).
Итак, продовольственная политика режима Краснова формально как будто копировала большевистскую политику, но ее классовая направленность была совершенно иной. Она ограждала интересы казаков-кулаков и основную тяжесть возлагала на крестьян и на средних и беднейших казаков, не обладавших значительными хлебными запасами. Отсюда последовал ее неизбежный провал. Уже через месяц после введения продразверстки по-красновски появились тревожные сообщения о ее резко отрицательных результатах. Газета «Донские ведомости» в статье «Хлебная монополия на Дону» сообщала, что прежняя система снабжения городов хлебом по вольным ценам дезорганизована хлебной монополией. Было сразу видно, заявляла правительственная газета, что введение монополии для городов «будет резко отрицательным» (Донские ведомости, 15(28) ноября 1918 г.).
Через неделю тот же орган информировал: на заседании биржевого и торгово-промышленного комитетов «признано, что монополия и ограничения свободной торговли хлебом должны быть отменены, все запрещения должны быть сняты» (Донские ведомости, 23 ноября (6 декабря) 1918 г.). Командующий Донской армией «ввиду малого поступления от Отдела продовольствия в запасы интендантства фуража и продовольствия» разрешил покупать их по рыночным ценам, то есть в обход продразверстки (см.: Донские ведомости, 28 ноября (11 декабря) 1918 г.). Съезд представителей районных рудничных продовольственных комитетов в начале января 1919 года «констатировал полное отсутствие фуража и продовольствия на рудниках». Хлебный паек горнякам было решено уменьшить с 2 до 1 фунта. А некоторые рудники объявили расчет рабочим из-за отсутствия продовольствия (см.: Донские ведомости, 10(23) января 1919 г.).
Поскольку продовольственный кризис в области углублялся, красновский «наркомпрод» созвал в январе 1919 года съезд представителей общественных организаций и ведомств и пришел к выводу, что дело снабжения продуктами продовольствия фронта и тыла находится в тяжелом положении. Политику, проводимую по принципам монополии, «осуществить в жизни не удалось». Съезд признал необходимым в ближайшем будущем отказаться от принципа монополии, постепенно перейти к принципам свободной торговли. Наряду с этим было высказано предложение, может быть, ввести карточную систему с целью сокращения потребления продовольствия (см.: Донские ведомости, 30 января (12 февраля) 1919 г.).
Вандейцы Краснова умышленно кричали о нехватке продовольствия на Дону. На причину кризиса указывали не там, где она коренилась. Продовольственных запасов на Дону было достаточно, но они в основном находились в закромах казаков-кулаков, которых очень заботливо опекало правительство Краснова, ибо это была его опора. Безжалостный нажим оно делало на местных и иногородних крестьян и трудовых казаков. Эти слои стонали от непосильных тягот и поборов.
Как агенты Краснова превращали продразверстку в бесшабашную «грабиловку», показала в своих докладах всезнающая контрразведка Добровольческой армии, то есть свидетель вполне объективный. В сводке за январь 1919 года о настроении крестьян Таганрогского округа она сообщала:
«Рабское положение по отношению к казачеству заставляет крестьянина ненавидеть казака от всего сердца и надеяться на что-то лучшее. Будучи далек от большевистских идей (что опроверг сам атаман Краснов. — П.Г.), он под влиянием агитации невольно обращает свой взор в ту сторону, рассчитывая при посредстве большевиков избавиться от ненавистного ига. Казак берет сейчас в деревне все, что угодно. Реквизируется скот, хлеб, масло. Реквизируется не только властью, это само собой, а каждый отдельный приезжий казак считает себя вправе взять от мужика все, что ему заблагорассудится» (выделено мной. — П.Г.).
Иногороднее население округа, кроме того, было обязано поставить 800 парных подвод с соответствующим количеством лошадей и упряжи, что, по утверждению контрразведки, вызывало среди крестьян негодование. Информатор рекомендовал командованию Добровольческой армии оградить крестьян от подобных насилий, иначе такая политика «послужит к окончательному повороту крестьянского населения в сторону большевизма» (Южный фронт. Сб. документов. — Ростов-на-Дону, 1962, с. 292).
С возмущением отзывался о красновской продразверстке генерал Деникин, знавший о грабиловке донских крестьян не понаслышке. Он писал:
«В районах преимущественного расселения иногородних — Ростовском, Таганрогском и Донецком округах крестьянские села стонали под бременем самоуправства, реквизиций, незаконных повинностей, поборов, чинимых местной администрацией» (Белое движение: начало и конец. — М., 1990, с. 189).
Как видим, даже деникинская сторона, сама далеко не безгрешная в таких делах, была шокирована столь грубой «обираловкой» донских крестьян. Сцен такой разнузданной грабиловки, написанных почти с натуры, немало на страницах шолоховского «Тихого Дона». Особенно впечатляет сцена, когда старик Мелехов в сопровождении невестки Дарьи реквизирует в одном из крестьянских хозяйств все, что попадало под руку, до банного котла, вывороченного из банной плиты.
Малейшее сопротивление крестьян вандейцами подавлялось беспощадно, вплоть до угрозы травить бунтующих ядовитыми газами. Так, в ноябре 1918 года газета «Приазовский край» опубликовала приказ командующего Донской армией генерала Денисова атаману Таганрогского округа. В нем говорилось:
«Объявите населению Таганрогского округа о том, что мною выделяются химические команды и в случае противодействия законным властям против восстающих будут применены удушающие газы без всякого сожаления и снисхождения к мольбам о помощи. Денисов» (Приазовский край, 14(27) ноября 1918 г.; выделено мной. — П.Г.).
В ряде случаев против непокорных пускалось в ход вооруженное насилие. Так, о зверской расправе над жителями слободы Степановка рассказал в своих воспоминаниях начальник штаба Донской армии генерал Поляков. В слободу явился казачий карательный отряд. Его встретила вся слобода с оружием в руках. Один каратель был убит, двое ранено, начальника отряда, офицера, взяли в заложники. Получив это известие, командарм Денисов тут же распорядился:
«За убитого казака приказываю в слободе Степановка повесить 10 жителей, наложить контрибуцию в 200 тысяч рублей, за пленение офицера сжечь всю деревню. Денисов» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 233). Контрибуция была собрана, зачинщики «на месте повешены».
Подобные расправы на почве реквизиций и мобилизаций происходили во многих местах.
«Там, где были крестьянские слободы, — признавался атаман Краснов, — восстания против казаков не утихали» (Дон и Добровольческая армия.., с. 54).
Вандейцы Краснова обвиняли большевиков в жестокостях против кулачества, срывавшего продразверстку, но то, что они применяли против крестьян и иногородних Дона, вплоть до отравляющих газов, превосходило карательные меры, применявшиеся советскими продотрядами.
Для вовлечения средних слоев казачества в антисоветский мятеж режим Краснова также использовал извращенное толкование советской земельной политики. Ленинский декрет «О земле» пропагандисты режима жульнически выдавали за намерение Советской власти лишить поголовно всех казаков привилегий в землепользовании. Тем самым казачья верхушка, стремясь парализовать влияние ленинского декрета «О земле» на малоземельные слои донского казачества и крестьянства, совершала грубый обман. Согласно декрету, конфискации подлежали обширные земельные владения донских помещиков (их насчитывалось тогда свыше 4 300 хозяйств) и крупных землевладельцев из казачьих верхов, владевших зачастую сотнями, а то и тысячами десятин плодородных земель. Что касается трудовых казаков, то есть в большинстве своем середняков и бедняков, то советский декрет четко гласил:
«Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуются» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 26).
Скрывая правду о советском декрете о земле, вандейцы Краснова сумели грубым обманом втянуть в мятеж многих трудовых казаков. Для нейтрализации влияния ленинского декрета на трудовых казаков они вынуждены были сделать ответный шаг. Собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг принял свой декрет о земле под наименованием:
«Положение о принудительном отчуждении частновладельческих (помещичьих, офицерских, дворянских и др.), церковных и монастырских земель в войсковой земельный фонд».
Более жалкого противопоставления советскому декрету о земле было трудно придумать. Главное: в красновском «законе» о земле никакой национализацией земли и не пахло. Казачья верхушка просто пополняла свой и без того огромный земельный фонд. То есть богатые становились еще богаче, трудовым казакам и крестьянам выдавали — дырку от бублика. В качестве мелкой подачки обещали за счет этого фонда удовлетворить малоземельных казаков, а также коренных крестьян, но только при условии, если они не участвовали в борьбе против казачества, а таких было более чем мало. Иногородние крестьяне в законе даже не упоминались (см.: Донские ведомости, 3(16) октября 1918 г.). Обещание малоземельным казакам и коренным крестьянам дать хотя бы крошечную добавку земли так и осталось обещанием.
Пустые посулы атаманов в земельном вопросе, как и жульнические проделки с продразверсткой, отозвались в трудовой казачьей среде и крестьянстве, особенно иногороднем, усилением недовольства этих слоев политикой вандейцев, ростом дезертирства из мятежной армии, антиправительственными выступлениями иногородних, пополнением добровольцами советских кавалерийских частей.
Казачья верхушка во главе с атаманом Красновым ясно сознавала, что она захватила власть против воли большинства населения Дона, провозгласившего Донскую Советскую республику. Раздавить эту волю большинства можно было только особенно жестоким террором в сочетании с вооруженной поддержкой со стороны германских оккупантов. Поэтому режим Краснова с первого дня своего воцарения обрушивает на сторонников Советской власти поток свирепых указов, угрожавших им тюремными застенками, каторгой и арестантскими исправительными отделениями. Еще до вступления Краснова в должность атамана его соратник походный атаман Попов приказывает во всех округах мобилизовать казаков переписей с 1916 по 1912 год включительно в ряды мятежной армии.
«Уклоняющиеся от мобилизации дезертиры, — предупреждал генерал Попов, — а равно все ведущие преступную агитацию против борьбы за свободу Дона, будут считаться изменниками родины, предаваться «Суду защиты Дона» и караться со всей строгостью законов военного времени» (Донской край, 4(17) мая 1918 г.).
Это наглядное опровержение хвастливых заявлений Краснова, будто в поддержку мятежа валом валило все казачество. И якобы не было никаких угроз неповинующимся.
Затем наступила эпоха террористического правления самого Краснова. 4(17) мая 1918 года он вступил в управление областью. И его приказы один свирепее другого посыпались как из рога изобилия. В первый же день своего «воцарения» атаман, действуя как неограниченный диктатор, издал приказ, которым он ввел в действие свод основных законов, который он навязал «Кругу спасения Дона», в том числе и главный из них — «Об атаманской власти». Краснову, видимо, показалось мало диктаторских основных законов, и он дал всем отделам (министерствам) специальные наказы, как действовать. Военному отделу — всемерно форсировать формирование мятежной армии — главного орудия подавления сопротивления мятежу; Отделу иностранных дел — крепить союз с германскими оккупантами; Отделу юстиции — «восстановить и вернуть к жизни все существовавшие раньше судебные установления и добиться того, чтобы ни одно преступное деяние не оставалось без возмездия». Свой мятеж, грубо поправший выбор большинства населения Дона, предводитель вандейцев «преступным деянием» не считал. Отделу внутренних дел атаман повелел приступить к созданию наемной милиции из лучших офицеров, урядников и казаков; «установить неослабное наблюдение за внутренним порядком в войске, немедленно арестуя и предавая суду тех казаков и граждан, которые будут возбуждать народ к насильственным действиям и неповиновению. Составить списки казаков и граждан, которые будут оказывать противодействие войсковым частям, служить в Красной гвардии и принимать участие в братоубийственной войне на стороне большевиков, для суда над ними и отобрания от них земли» (Донской край, 10(23) мая 1918 г.). Так главный мятежник цинично ратовал за наведение на Дону кладбищенского порядка и спокойствия и против «братоубийственной войны».
Под стать атаману действовало и руководство Донской армии. Начальник штаба армии генерал Поляков признавался, что он наряду со штабной работой исполнял роль одного из главных полицейских области, уделяя «добрую половину своего времени и во всяком случае не менее, чем фронту, на поддержание образцового порядка в тылу, зорко следя за настроением в нем и всемерно стремясь в корне задушить случайный бесшабашный разгул и ввести жизнь в нормальную колею» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 232—233).
14(27) мая 1918 года последовал установочный приказ Краснова о наказаниях противников мятежа. Рассвирепевший атаман повелевал в нем предавать пленных красногвардейцев и гражданских лиц из казаков и иногородних к длительному тюремному заключению, принудительным работам, отдаче в арестантские исправительные отделения, а также на каторжные работы, для чего были открыты каторжные тюрьмы и вводились специальные каторжные команды особого назначения. Жертвами красновской диктатуры стали тысячи противников мятежа (см.: Приазовский край, 17(30) августа 1918 г.).
О том, что представляла собой каторга при власти Краснова, дает представление утвержденное его правительством «Положение о каторжных работах в местах заключения Всевеликого войска Донского». В нем указано, что заключенные, признанные годными к каторжным работам, направляются «либо в каторжное отделение областной тюрьмы, либо в особые каторжные тюрьмы, либо в формируемые каторжные команды особого назначения». Не способные к каторжным работам по возрасту (70-летние и старше) направляются для отбытия наказания в тюрьмы общего устройства, «но содержатся на положении каторжных». Как видно, тюремщики Краснова не давали пощады даже престарелым узникам.
Но верхом садизма режима явилась следующая его установка:
«Каторжные арестанты содержатся в ножных оковах».
В примечаниях к этому пункту подписавшие этот документ глава красновского правительства генерал Богаевский и министр юстиции Захаров добавили:
«Женщины, осужденные к каторжным работам, также содержатся в оковах ножных, но менее тяжелых».
Палачи, «обувшие» женщин в оковы, облагодетельствовали их более легкой «обувкой». Жестокость здесь выступила в отвратительной смеси с цинизмом. Но, сделав «облегчение» для женщин-каторжанок, главные тюремщики поспешили с оговоркой:
«на прочих (каторжан) сия мера усиления наказания не распространяется» (Сборник узаконений и распоряжений правительства Всевеликого войска Донского (далее — СУР правительства ВвД), вып. 3 и 4. — Новочеркасск, 1919, с. 205; выделено мной. — П.Г.).
В этом чудовищном по жестокости документе много и других изобретений тюремщиков Краснова.
«Снятие оков, когда сие необходимо для производства работ, — говорится в нем, — разрешается начальником тюрьмы лишь на время производства работ».
Арестанты на тяжелых работах трудились 12 часов, на более легких — 14 часов, получая за этот каторжный труд 1/10 часть заработка. Ослушники железного распорядка каторги получали наказание: одиночное заключение до 6 месяцев или темный карцер от двух недель до одного месяца, или наложение оков до 6 месяцев и еще более зверские меры за побег.
Все каторжане поступали в разряд так называемых испытуемых. Для осужденных на бессрочную каторгу срок испытаний был 8 лет, для осужденных на 20 лет и более — 5 лет, для осужденных на срок от 15 до 20 годов — 4 года. Только после этого срока, который могли выдержать лишь единицы, каторжане поступали в разряд исправляющихся и освобождались от оков (там же, с. 205—206). Затем каторжане, отбывшие свой срок, должны были поступить на 5 лет под надзор общества. И только после всего этого бывший каторжанин мог покинуть территорию Войска, но без права возвращения в него. Как будто могли объявиться безумцы, прошедшие все эти круги ада, которые захотели бы вернуться на Дон снова.
Приведенный документ показывает, что, пожалуй, ни один из белых режимов не мог сравниться по бесчеловечности с режимом атамана Краснова, цинично именовавшим себя «народоправством». Женщина, осужденная на годы каторжных работ и закованная в оковы — этот трагический образ мог бы выразительнее всего служить визитной карточкой каторжного режима Краснова. Жестокость буквально пропитывала все приказы атамана и акты его правительства, направленные на подавление сопротивления мятежникам. «Ввиду исключительности переживаемого момента» Краснов 26 мая (ст. ст.) 1918 года распорядился учредить военно-полевые суды во всех полках и более крупных воинских соединениях, а также в гарнизонах и округах. Густую сеть этих чрезвычаек возглавили «тройки» из самых верноподданных лиц. Судить было приказано без лишних формальностей вроде предварительного следствия, при закрытых дверях. Приговор исполнять не позже, чем через сутки. Суду подлежали не только гражданские лица, враждебные режиму, но и пленные красноармейцы. Красновская Фемида была очень щедрой на «меры пресечения» — на каторжные работы сроком от 4-х до 20(!) лет с лишением всех прав состояния, исправительные арестантские отделения от 1 года до 6 лет, арестантские отделения от года до 6 лет, заключение в тюрьму от 2-х месяцев до 2-х лет (см.: СУР правительства ВвД, вып. 1. — Новочеркасск, с. 38—39).
Уже в первый месяц мятежа красновская охранка нахватала такое количество лиц, «арестованных в несудебном порядке по обвинению в большевистском восстании», что областная судебно-следственная комиссия не справлялась с разбором дел. И атаман 25 июня распорядился учредить судебно-следственные комиссии во всех округах (см.: там же, с 116). И этот разбухший карательный аппарат заработал безостановочно.
Неописуемая ярость охватывала атамана, когда он узнавал о дезертирстве казаков из действующих частей мятежной армии. Утверждая приговор Старочеркасской станицы об исключении из казачьего сословия 22-х таких казаков, лишении их всех прав состояния и высылке за пределы области, атаман сопроводил приговор припиской:
«Предупреждаю, что общественные приговоры об исключении из казачьего сословия за. дезертирство будут мною утверждаться незамедлительно, а виновные сверх того предаваться военно-полевому суду» (Донской край, 20 июня (3 июля) 1918 г.). Свои угрозы Краснов подтверждал многократно, о чем еще будет речь.
Главу донских вандейцев лишала сна и покоя мысль, что в тылах его режима укрывается много лиц, сотрудничавших с Советской властью. Более того, они пользуются поддержкой со стороны станичников. И правительственный «Донской край» публикует разгневанный приказ атамана:
«По имеющимся сведениям, в станицах и хуторах области продолжают не только укрываться, но и пользоваться гостеприимством лица, состоявшие на службе у большевиков. Усматривая в этом одинаковую преступность как со стороны укрывающихся, так и укрывателей, приказываю всем окружным атаманам, под их личную ответственность, а также обязываю станичные и хуторские общества незамедлительно принять меры к розыску всех таких лиц, и по задержании препровождать их в г. Новочеркасск в распоряжение дежурного генерала Всевеликого войска Донского» (Донской край, 3(16) июля 1918 г.).
Приказ спровоцировал мерзкую кампанию доносительства и сыска, в результате которой в руки карателей попала не одна сотня противников мятежа.
Подобные же «зачистки» по приказу Краснова последовали в войсках и с тем же печальным результатом для подлинных патриотов. Атаман угрожающе предупредил: ему «доподлинно известно, что в войсках до сих пор остаются на службе офицеры и казаки, служившие ранее Советской власти» (СУР правительства ВвД, вып 2. — Новочеркасск, 1918, с. 119). И последовала новая волна доносительств и арестов.
Как же вело себя трудовое казачество в условиях железной диктатуры вандейцев? Если большая часть казаков-середняков из бывших фронтовиков поддалась антисоветской агитации казачьей верхушки и как бы добровольно взялась за оружие, то другая часть, правда, меньшая, вступила в мятежную армию под зверским напором режима. Она, хотя и подчинилась режиму, но в кризисные моменты открыто фрондировала ему, в чем проявились неизжитые еще настроения, приобретенные на фронтах Первой мировой войны. Эта часть сопротивлялась поголовной мобилизации в армию, выступала против авантюрной и агрессивной политики Краснова, пополняла ряды дезертиров, давала кадры добровольцев в Красную Армию, уводила с боевых позиций целые казачьи полки в знак протеста против продолжения преступной войны против Советской России, как то было в январе-феврале 1919 года в Верхне-Донском округе.
Самодержец Краснов сочинял мифы, будто его мятеж поддержало поголовно все казачество. Но Краснова разоблачил … сам Краснов. В своих амбициозных воспоминаниях он, сам того не желая, признал, что после молебствий и призывов к мятежу «выходило на фронт очень много. Но по пути многие отдумывали, других отговаривали жены. Многие останавливались под предлогом «прикурить маленько», отставали и возвращались тихонько домой. Шли больше старики и зеленая молодежь, фронтовики серьезничали, ждали приказа» (Дон и Добровольческая армия.., с. 58; выделено мной. — П.Г.).
Как видим, картина хода мобилизации, нарисованная атаманом, не столь уж благостная и вовсе не похожа на всенародный подъем, как о том вещал повсюду Краснов. Весьма примечательна его оговорка насчет казаков-фронтовиков: они вовсе не рвались добровольно вступать в мятежную армию, а «ждали приказа», то есть делали это по принуждению. Трудовой казак, прежде чем взяться за оружие, крепко чесал в затылке, раздумывая: а зачем ему нужна эта война, с которой он может и не вернуться. А когда таких «мыслителей» атаман и его генералы загоняли в строй, у мобилизованных рядовых казаков широкое распространение получил так называемый «станично-хуторской» патриотизм, гласивший: свои станицы и хутора оборонять будем, наступать за их пределы — нет. Краснов обошелся с такими патриотами весьма круто. Он писал о себе в третьем лице, на манер знаменитых древних писателей: «Атаман суровыми мерами расправился с митинговавшими полками, предал полевому суду самовольцев…» (там же, с. 72). Немало «самовольцев» поплатилось за свое упорство тюрьмами, а самые стойкие попали в число тех, кого террористический режим Краснова отправил на вечное успокоение.
Трудовое казачество, втянутое в мятеж либо обманом, либо жестоким нажимом, в значительной своей части испытывало серьезные колебания. Об этих колебаниях доверительно поведал начальник штаба Донской армии генерал Поляков:
«Борьба становилась ожесточенной и беспощадной, — вспоминал он о поведении так называемой Заплавской группировки мятежников. — Однако настроение казаков Заплавской группы, нельзя сказать, что было особенно устойчивым. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг в минуты утомления такая решимость сменялась малодушием. Тогда они глухо ворчали и говорили о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, которых все равно не победить, ибо за ними стоит вся Россия. Случались и худшие моменты, когда они не прочь были «замириться» с красными и выдать им своих старших начальников. Такие колебания станичников от нас не укрывались. Приходилось поэтому направлять ум и энергию не только на ведение боевых действий, но зорко следить за настроением дружинников. Надо было все время поддерживать в них бодрость духа и решительно устранять причины и явления, могущие на них действовать отрицательно» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 178; выделено мной. — П.Г.).
У атамана Краснова и его вандейцев при оценке отношения казачества к мятежу явно не сходятся концы с концами. С одной стороны, они укоряют Деникина за то, что он со своими офицерами-добровольцами ведет против большевиков войну классовую, а вот они подняли, в отличие якобы от деникинцев, поголовно все донское казачество на войну национальную, общеказачью. И Краснов, впадая в патетику, рисует в воспоминаниях «Всевеликое войско Донское» фальшивую картину якобы всенародного подъема в поддержку мятежа.
«Все отдавалось за свободу родины — жизнь и достояние, — вещает атаман. — Все лошади были отданы или в строй, или в обозы, коров и волов резали без сожаления, чтобы кормить фронт, хлеб возили туда же, туда же отдавали последнее платье и белье» (Дон и Добровольческая армия.., с. 98).
Но документы той поры, прежде всего приказы, написанные рукой самого атамана, безжалостно разрушают картину, нарисованную им во славу себе и своему режиму.
Карающая рука диктатора Краснова дотянулась и до иногородних, не скрывавших своей вражды к его режиму. Атаман хотел заставить этих постоянно унижаемых на Дону людей защищать интересы казачьих богатеев. Еще в июне 1918 года он приказал призвать иногородних Черкасского, 2-го Донского и Донецкого округов в мятежную армию. Но многие крестьяне Донецкого округа отказались исполнить его приказ. Это вызвало у атамана взрыв ярости. Он объявил всех уклоняющихся изменниками.
«Приказываю всех отказывающихся исполнить свой долг перед родиной крестьян вместе с их семьями выселить за пределы области, а имущество их конфисковать в Донскую казну» (СУР правительства ВвД, вып. 3 и 4. — Новочеркасск, 1919, t. 171).
Чересчур лукавил атаман, обвиняя уклонистов в измене родине, ибо белоказачий Дон был для иногородних не матерью-родиной, а злой мачехой.
Нежелающих служить мятежному атаману оказалось немало и в Таганрогском округе. Всюду на Дону жизнь иногородних была горькой. И таганрогцы тоже ответили на приказ Краснова отказом. В своем очередном приказе (конец октября 1918 г.) предводитель мятежа, впадая в истерику, заявлял, что иногороднее население Таганрогского округа недостойно-де высокой чести служить под донскими знаменами. Атаман рвал и метал:
«Угар большевизма, как видно, не прошел еще в населении этого округа… Были случаи массового дезертирства и даже уноса оружия, были случаи злостной агитации. Виновные понесли тяжелую, но справедливую кару — они преданы смертной казни…».
Разъяренный атаман отменил призыв иногородних переписи 1918—1920 годов в округе, заменил его военным налогом в 250 руб. с каждого призываемого и, кроме того, назначением на государственные принудительные работы. Налог было велено «взыскать с беспощадной строгостью». А население округа предупреждалось, что если к будущему набору оно «не выздоровеет от большевизма», то все те семьи, в которых окажутся призывники-уклонисты, «будут лишены права на землю, имеющиеся у них земли и имущество будут отобраны в войско.., а сами они будут высланы из пределов войска Донского» (Донские ведомости, 25 октября (7 ноября) 1918 г.).
Начальник штаба Донской армии генерал Поляков высказался об отношении местных крестьян к мятежной армии столь же гневно:
«Все казаки до 52-х лет были на фронте… Оставались еще крестьяне Донской области преимущественно старших возрастов. Но рассчитывать на их помощь не приходилось. Искони настроенные к казакам враждебно, они были крайне ненадежны. При первых неудачах они … распылялись, предавали своих соседей и уводили к красным командный состав. В этом отношении особенно выделялся Таганрогский округ — угольный район. Крестьяне этого округа, призванные в армию, явно проявили свое отрицательное отношение к казачьей борьбе с большевиками. Случаи массового дезертирства с уносом оружия и злостная агитация вынудили донское командование заменить им службу военным налогом и назначением на принудительные тяжелые работы» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 310).
Об изгнании с донской земли иногородних крестьян и конфискации их имущества, как о весьма обычном деле, генерал даже не упоминает. Современные сочинители панегириков о донских вандейцах тоже делают вид, что ничего не знают об их проделках. Но они старательно муссируют малейшие факты из архивов о решении советских органов относительно высылки с Дона контрреволюционно настроенных главарей белоказаков и переселении туда сельской бедноты и рабочих из других губерний, хотя эти решения по военным обстоятельствам остались почти нереализованными. Но комья грязи против Советской власти певцы белоказачьих «доблестей» не преминули бросить. Такая вот объективность у этих господ-сочинителей.
Итак, мятежники под водительством атамана Краснова и при всесторонней помощи германских оккупантов в течение апреля-августа 1918 года прошли как вандалы по территории Донской области, оставив за собой кровь, смерть и разрушения. Они совершили государственное преступление — свергли народную власть, установленную по воле большинства населения Дона — рабочих, местных и иногородних крестьян и передовой части трудовых казаков. Вандейцы Краснова превратили Дон в одно огромное поле кровавого сражения. Террор против сторонников Советской власти приобрел такой накал и такие масштабы, что в эту ситуацию, крайне трагическую, вынуждено было вмешаться Советское правительство РСФСР. Нарком иностранных дел России Г.В.Чичерин направил 25 августа 1918 года ноту протеста хозяевам Краснова — германскому генеральному консульству в Москве. В ноте говорилось: Донская область вошла в состав Российской Федеративной Советской Республики волею «подавляющего большинства донского населения, до сих пор остающегося на стороне Советской власти. Так называемое донское правительство мятежников против Советской власти могло усилиться лишь благодаря посторонней помощи, давшей ему возможность производить насильственные действия в Донской области, где им уже расстреляно свыше 30 000 приверженцев Советской власти и где организуемые им при помощи извне банды угрожают сообщениям Российской Республики с Югом» (Документы внешней политики СССР, т. 1. — М., 1957, с. 434—435; выделено мной. — П.Г.). Однако протест был нагло проигнорирован, и преступления вандейцев продолжались.
Патриоты, уцелевшие от рук озверевших палачей Краснова, заполняли донские тюрьмы. Как следует из обзора деятельности Отдела (министерства) юстиции по тюремной части мятежного правительства, только за период с августа 1918 года по февраль 1919-го численность заключенных в тюрьмах Краснова предстает в следующем виде (см. в Государственном архиве Российской Федерации: Обзор деятельности Отдела юстиции по тюремной части с августа 1918 г. по февраль 1919 г., с. 13):
| Наименование тюрем | Штатное число мест | Среднее число арестантов |
|---|---|---|
| Новочеркасская новая | 425 | 2 106 |
| Новочеркасская старая | 348 | в двух тюрьмах |
| Донецкая | 997 | 1499 |
| 1-я Донская | 110 | 172 |
| 2-я Донская | 119 | 216 |
| Ростовская | 398 | 778 |
| Сальская | 42 | 248 |
| Таганрогская | 192 | 628 |
| Усть-Медведицкая | 98 | 803 |
| Хоперская | 98 | 634 |
| Итого: | 2827 | 7084 |
Как видно из приведенных данных, тюрьмы области были переполнены арестантами в два с половиной раза. Что касается обшей численности заключенных (7 034 человека), то эта цифра не отражает количества всех тех узников, которые прошли через руки жестоких тюремщиков за указанное время, так как арестованные постоянно пополняли тюрьмы, а часть их угонялась на каторжные работы или же умирала от невыносимых условий, хотя средняя численность тюремного населения оставалась почти одинаковой. Так что общее количество лиц, попавших в руки тюремщиков за указанный период, было значительно больше, чем указанная цифра в 7 084 человека. Кроме того, к этой цифре необходимо добавить, как минимум, столько же арестованных в первый период мятежа (с апреля по август 1918 г.), когда террор доходил до белого каления. Таким образом, общее число заключенных при Краснове достигало по меньшей мере 14—15 тысяч.
В отчете тюремного отделения вскользь сказано о военнопленных, пополнявших места заключения:
«Эти военнопленные, оборванные, грязные и полуголодные, месяцами не видевшие бани, пришли в тюрьму уже зараженные тифом».
Здесь их ждали адские условия, о которых в отчете сказано:
«Так как численность арестантского населения значительно превысила нормальное число, то пришлось разместить арестантов в находящихся при тюрьме бараках — кирпичных сараях. При этом тюрьма (Новочеркасска. — П.Г.) еще не была приспособлена для содержания арестантов. В ней не было освещения, водопровода, канализации; одиночный корпус не имел даже временных печей, не везде были замки, стекла в окнах. Часть камер не имела полов, баня не функционировала» (там же, с. 14).
Короче, правительство Краснова очень «позаботилось» о том, чтобы как можно больше своих противников отправить туда, откуда возврата нет. За отчетный период в тюрьмах Дона заболело сыпным тифом 542 узника, умерло 129, возвратным тифом заболело 1 254, умерло 200 человек (см.: там же, с. 15).
В заключение отчета даже свирепый тюремщик обронил слезу сострадания:
«В переполненных тюрьмах находятся дети арестованных, ничем неповинные и вынужденные переносить ту же жизненную обстановку…» (там же, с. 18).
Подлинность указанных фактов засвидетельствовал управляющий Отделом (министерством) юстиции Захаров, чтобы апологеты белоказаков, вроде Козлова и Венкова, не вздумали их опровергать.
Самым боевым противником казачьих мятежников были пролетарии Ростова, Таганрога, шахтеры и металлурги Восточного Донбасса. Против мятежников особенно доблестно сражались шахтеры Александровска-Грушевского. Их героизм в защите Советской власти поверг в изумление даже поднаторевших в расправах красновских генералов. Триады белоказаки предпринимали атаки против шахтерского города, и безуспешно. «Неудачные атаки этого пункта «Северной группой» при содействии наших частей, — вспоминал один из казачьих генералов, — уже подорвали у казаков веру в победу здесь. Неуспешные операции против Александровска-Грушевского следует объяснить не только ошибками и неумением командования «Северной группы» согласовать атаки по времени, но и еще упорством шахтеров. Они здесь защищали свои дома, свое имущество, и проявляли редкую устойчивость» (Поляков И.А. Указ. соч., с 187).
Красный Александровск-Грушевский в Донбассе, как красный Царицын на Волге, продолжал с изумительным мужеством противостоять мятежникам.
«На севере, в расстоянии двух переходов от Новочеркасска, — вспоминал генерал Поляков, — еще держался оплот большевиков город Александровск-Грушевский, служа источником неисчерпаемых резервов красных, осевших на ближайших подступах к городу с этой стороны» (там же, с. 205).
Против немногочисленных сил защитников города был брошен крупный отряд войск мятежников в составе 6 пеших и 2 конных казачьих полков при 7 орудиях и 16 пулеметах под командованием отличавшегося особой жестокостью полковника Фицхелаурова. В кровопролитных боях янычары Фицхелаурова сумели наконец сломить сопротивление шахтеров и только 25 апреля (ст. ст.) овладеть городом, а потом прошлись, как гунны, по всему угольному району.
Особенно масштабную карательную операцию вандейцы Краснова провели против передовой части казачества под флагом … «расказачивания». Эта акция своим острием была направлена против тех, кто, вернувшись с фронта на Дон, приветствовал народную революцию и ее исторические декреты, принимал прямое или косвенное участие в разгроме калединского мятежа, в установлении на Дону Советской власти и ее защите от озверевшей казачьей верхушки. Эта изуверская кампания, втянувшая в свой безумный омут десятки тысяч передовых борцов за лучшее будущее трудового казачества, доказала неопровержимо, что казачьего сословия, как единого целого, уже нет, что оно давно раскололось на антагонистические части, что его господствующая верхушка готова бешено сопротивляться грядущим переменам, любой ценой отстаивая свои привилегии, обрекая лучшую часть трудовых казаков и их семьи на безмерные человеческие страдания.
Данная кампания — ничто иное, как геноцид в казачьей среде, о котором апологеты белоказачества вот уже почти 90 лет хранят гробовое молчание. Эти истые макиавеллианцы делают вид, будто этих черных страниц в истории казачества не было. Увы, были! И господам Тряпичкиным этого не утаить. Перед нами пожелтевшие страницы документов, над которыми время не властно. Источник абсолютно достоверный — печатные органы мятежного белоказачьего правительства «Донской край» и «Донские ведомости» за период господства атамана Краснова. Их дублирует ценнейшими сведениями о той трагической кампании газета «донской общественности» — «Приазовский край», в голосе которой все же угадывается эсеровская ориентация ее издателей. Организация эсеров, как партии якобы социалистической, была категорически запрещена мятежной властью.
Собравшийся в начале мая 1918 года в Новочеркасске так называемый «Круг спасения Дона» — орган мятежных донских станиц и казачьих полков, — среди важнейших постановлений, означавших крутой поворот к прошлым дореволюционным временам, принял постановление о «расказачивании» красных казаков. В нем говорилось:
«Всех казаков, участвующих в советских войсках и большевистских организациях, исключить из казачьего сословия по приговорам подлежащих станичных обществ» (Донская летопись, 1924, № 3, с. 57; Донские ведомости, 4(17) октября 1918 г.).
Напомним тем, у кого отшибло память насчет злодеяний мятежных атаманов: это постановление появилось на свет почти за год до издания известной директивы Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 года. И никаких истерик со стороны якобы поборников правды истории, царит полное безмолвие, как на кладбище.
С тех пор на основе указанного постановления, выражавшего интересы зажиточных слоев казачества, многие станицы и хутора принимали так называемые приговоры об исключении из казачьего сословия поименованных казаков и их семей и лишении их прав и льгот. До начала сентября 1918 года, когда открылся Большой войсковой круг, занявшийся детальной разработкой закона о «расказачивании» красных казаков, в отдел внутренних дел поступило по группе исключаемых из казачества 1 400 приговоров (см.: Приазовский край, 20 сентября (3 октября) 1918 г.).
Для примера приведем содержание приговоров, принятых на собраниях станичных сборов Усть-Медведицкой и Владимирской станиц:
«На основании постановления Круга спасения Дона от 1 мая (1918 г.) и приговоров Усть-Медведицкого и Владимирского от 8 и 5 августа с. г. за №№ 8 и 226 исключить из казачьего сословия с лишением паевых довольствий следующих лиц, сражающихся в рядах Красной гвардии и находящихся в большевистских организациях:
1) Усть-Медведицкой станицы — есаул Илларион Сдобнов с сыном Иваном, казак Николай Венифатьевич Карпов с женой Дарьей Ананьевной, Даниил Петрович Дьяконов с женой Феодосией Алексеевной, Кирилл Скрябин с женой Лукерьей Степановной, Семен Скрябин (один), Лазарь Авдеев с женой Анной Ивановной, Егор Дормидонтович Александров с женой Прасковьей, Петр Григорьевич Пастушков (один), Филипп Кузьмич Миронов с женой Степанидой, Яков Зиновьевич Лагутин, Николай Яковлевич Лагутин, выросток Федор Яковлевич Лагутин, казак Филипп Пивоваров, Андрей Тимофеевич Савидов, Ванаг Григорьевич Хохлачев, выросток Степан Васильевич Хохлачев и…
2) ст. Владимирской — казак Иван Иванович Ганан, Яков Иванович Изварин, Иван Васильевич Долгополов, Василий Данилович Чеботарев, Василий Ефимович Кравцов и Георгий Никитович Кошманов с их семействами… Донской атаман генерал от кавалерии Краснов. Управляющий Отделом внутренних дел генерал-майор Каледин» (Донские ведомости, 4(17) октября 1918 г.).
Подобных станичных приговоров, утвержденных атаманом Красновым, с мая 1918 года по начало января 1919-го, было опубликовало в правительственных газетах 54 (из 1 400 приговоров). В них значилось около 1 140 казаков и членов их семей, исключавшихся из казачьего сословия. Учитывая важность вопроса о расказачивании красных казаков, приводим суммарные сведения о станичных приговорах по этому вопросу, утвержденных атаманом Красновым и опубликованных в газетах «Донской край» и «Донские ведомости» за 1918 год (см. таблицу).
Что касается остальных сведений о приговорах, поступивших из станиц к началу октября 1918 года в правительство Краснова (общим числом 1 400 единиц), то с начала 1919 года они в печати уже не публиковались. Видимо, атаману Краснову было уже не до подобных публикаций. Его звезда уже закатывалась. Заседавший в то время Большой войсковой круг специальным указом признал переход в массовом порядке рядовых казаков на сторону красных. Отдельные белоказачьи полки подняли восстание на Воронежском участке фронта против авантюрной политики Краснова и ушли с позиций на Дон, а сам атаман со своим окружением, чувствуя провал своих амбициозных планов, приближение своей отставки, наверно, печатно решил не «дразнить гусей», но своих противников продолжал преследовать жестоко и неотступно.
| № п/п | Станицы | Кол-во исключенных из казачьего сословия | № п/п | Станицы | Кол-во исключенных из казачьего сословия |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Камышловская | 2 | 19 | Мигулинская | 1 |
| 2 | Гундуровская | 2 | 20 | Распопинская | 9 |
| Гундуровская | 27 | 21 | Романовская | 1 | |
| Гундуровская | 14 | 22 | Кагальская | 46 | |
| Гундуровская | 1 | 23 | Егорьевская | 54 | |
| 3 | Генерал-Ефремовская | 1 | 24 | Казанская | 1 |
| 4 | Богаевская | 1 | 25 | Семикаракорская | 11 |
| 5 | Усть-Медведицкая | 23 | 26 | Цимлянская | 47 |
| Усть-Медведицкая | 9 | 27 | Чертковская | 1 | |
| 6 | Владимирская | 9 | 28 | Каргальская | 220 |
| Владимирская | 5 | 29 | Аксайская | 19 | |
| 7 | Баклановская | 71 | Аксайская | 10 | |
| 8 | Иловайская | 12 | 30 | Алексеевская | 63 |
| 9 | Терновская | 102 | 31 | Константиновская | 40 |
| 10 | Гниловская | 1 | 32 | Вешенская | 1 |
| Гниловская | 16 | 33 | Каменская | 9 | |
| 11 | Ермаковская | 6 | 34 | Новоалександровская | 15 |
| 12 | Кутейниковская | 2 | Новоалександровская | 21 | |
| 13 | Великокняжская | 35 | Нижнекундрюченская | 37 | |
| Великокняжская | 5 | 36 | Гирковская | 7 | |
| 14 | Раздорская | 23 | 37 | Грушевская | 1 |
| Раздорская | 1 | 38 | Старочеркасская | 2 | |
| 15 | Митякинская | 2 | 39 | Ногаевская | 32 |
| 16 | Федосьевская | 6 | 40 | Голубинская | 56 |
| Федосьевская | 1 | 41 | Старогригорьевская | 13 | |
| 17 | Есауловская | 5 | 42 | Еланская | 1 |
| 18 | Зотовская | 16 |
Итого: по 42 перечисленным станицам было принять 54 приговора, по ним исключено из казачьего сословия 1140 казаков.
Таким образом, имея 54 опубликованных приговора и зная численность поименованных в них красных казаков (1140), можно определить среднее число таких казаков, приходящихся на один приговор. Следовательно, в 1400 приговорах, принятых в станицах, их насчитывалось 29 400 человек. Разумеется, эта цифра не претендует на абсолютную точность, но близкой к реальной она, несомненно, является.
Полученные данные шокируют! Они свидетельствуют о масштабах гонений, чинившихся вандейцами Краснова против сторонников Советской власти на Дону. Еще больше шокирует то, что эта античеловеческая кампания апологетами вандейцев обойдена полным молчанием. Для них не существовало тех страданий и слез гонимых, то есть передовых казаков и членов их семей, в том числе и малолетних детей, подвергавшихся дикой травле со стороны кулацких элементов станиц. Попавшие в черные списки «расказаченных» были лишены казачьих прав и льгот, средств к существованию, окружены стеной враждебности и провокаций, угрозой беспричинных арестов, судов, тюремных заключений.
Как свидетельствуют документы, многие станицы, наряду с «расказачиванием» передовых казаков, принимали решения о высылке за пределы Дона и иногородних. У них была во многом общая судьба с трудовыми казаками. Таких приговоров к началу октября 1918 года, как сообщает газета «Приазовский край», поступило около 300 (см.: Приазовский край, 20 сентября (3 октября) 1918 г.). Это, отмечала газета, было сложное дело, ибо речь шла уже не только о высылке отдельных лиц или групп лиц, но и целых поселений. Словом, в данном случае действительно имел место геноцид в чистом виде. Поэтому в связи с неутихающей злобной кампанией донских вандейцев и их наемной адвокатуры по обвинению большевиков в «расказачивании» казаков хочется задать этим господам законный вопрос — А СУДЬИ КТО?
Продолжая кампанию гонений против передовой части казаков, Большой войсковой круг, собравшийся 28 августа 1918 года, уделил вопросу преследования «красных казаков» весьма пристальное внимание. Под это беззаконие он выработал соответствующий «закон». Делегаты Круга от кулацкой части казачества дали выход лютой ненависти по отношению к казакам — сторонникам Советской власти. Они потребовали исключения из сословия «целых поселений». Страстно дебатировался вопрос «об отобрании у выселяемых их недвижимого имущества, в одних случаях в пользу казачьих семейств, пострадавших от войны, в других случаях — в пользу войска». Столкнулись противоположные мнения и о том, куда высылать «порочных» казаков. Ссылать в ближайшую Екатеринославскую губернию — бесполезно. Они возвратятся обратно, навредят еще больше. Многие требовали направлять их в исправительные рабочие батальоны.
«Так они и свободы будут лишены, и польза от них будет хоть какая-нибудь» (Донские ведомости, 20 сентября (3 октября) 1918 г.).
После длительных и пристрастных обсуждений Круг утвердил этот злополучный документ под характерным названием — «Закон о принятии в донские казаки, об исключении из донского казачества и выселении из пределов Донского войска». Правом исключения из казачьего сословия наделялись станичные и хуторские общины, войсковое правительство и суды. Для такого приговора основанием служили политические мотивы:
«Исключаются из казачества:
а) проявившие активное участие в рядах Красной армии против донского казачества и
б) оказывавшие разлагающее влияние на население пропагандой среди него большевизма».
Особо позаботились законодатели по части наказания «порочных» казаков.
«Определяемое станичными и волостными сходами наказание — выселение за пределы войска Донского, — за невозможностью таковое осуществить на практике, заменяется назначением принудительных работ, срок и порядок производства которых устанавливается Войсковым правительством» (Донские ведомости, 4(17) октября 1918 г.).
Иначе говоря, каждый «расказаченный» должен был либо подвергнуться вместе с семьей изгнанию из родных мест, лишившись всякого имущества, либо в качестве арестанта отбывать тяжелые принудительные работы на Дону. Так мстила кулацко-казачья верхушка тем более чем 30 тыс. казаков, которые в станицах и хуторах оказали упорное сопротивление мятежу вандейцев.
Но злобная кампания «расказачивания» захватила и армию. Уже с осени 1918 года начало проявляться ее перенапряжение в непосильной войне против многомиллионной России. Белоказачьи войска несли огромные потери. Казачья масса истекала кровью, не зная во имя чего. В начале октября 1918 года атаман Краснов издал мрачный приказ, в котором жаловался, что за последние два месяца в армии выбыло из строя 40% рядовых казаков и 80% офицеров (см.: Донские ведомости, 24 октября (6 ноября) 1918 г.).
Втянув казачество в неправедную и непосильную войну против Советской России, побитый атаман Краснов панически метался в поисках пополнения для основательно поредевших войск. Казачьи резервы уже были почти истощены. Поэтому атаман распорядился провести генеральную «зачистку» правительственных учреждений от укрывшихся в них от фронта казаков, а также тыла от скрывавшихся в станицах и на хуторах казаков-дезертиров. Атаман бесновался: давно распорядился это сделать, но приказы его не исполняются. И он снова гневно повелевал станицам и хуторам разоблачать уклоняющихся от отправки на фронт. Чувствовалось, что перенапряжение режима достигает предела (см.: Донские ведомости, 25 января (7 февраля) 1919 г.).
В поисках выхода из тупиковой ситуации Краснову пришлось прибегнуть к мобилизации в армию местных и пришлых (иногородних) крестьян, хотя он неоднократно признавал, что почти все они — большевики. Но другого выхода у мятежного атамана не было. И он издал в октябре приказ о мобилизации неказачьих офицеров «ввиду острой нужды в офицерах на фронте». Не подчинившиеся приказу, неистовствовал Краснов, «будут мною рассматриваться, как дезертиры, и подлежат высылке за пределы Всевеликого войска Донского» (Донские ведомости, 9(22) октября 1918 г.). Вслед за этим последовал столь же угрожающий приказ атамана о поголовной мобилизации военнообязанных крестьян Дона переписей 1910—1915 годов, чтобы пополнить поредевшие ряды казачьих полков. И снова угрозы в адрес непокорных:
«Уклоняющиеся от призыва будут преданы военно-полевому суду и после отбытия наказания высланы за пределы войска вместе с их семьями» (Донские ведомости, 25 января (7 февраля) 1919 г.).
Ярость Краснова возрастала вместе с ростом напряженности в обществе.
На почве тяжелейших потерь в войсках множились случаи невыполнения боевых приказов, дезертирства и перехода наиболее сознательных казаков на сторону Красной Армии. У многих наступало прозрение. Преступная война, развязанная Красновым, оказалась для них жестокой, но полезной жизненной школой. С фронтов поступали все более тревожные сообщения о разложении в войсках.
Уже в начале сентября 1918 года генерал Фицхелауров докладывал Войсковому кругу о брожении среди казаков Усть-Медведицкого округа, что сделало их «совершенно небоеспособными». В докладе сообщалось, что «казаки Раздольской, Малодель-ской, Сергиевской и Етеревской станиц отказались выполнять приказ о вступлении в Саратовскую губернию», «причем, по донесениям войсковых начальников, казаки этих страниц кричали:
«Да здравствует Миронов!».
Как отмечал генерал, и казаки, и фронтовики, и старики станиц Иловлинской и Качалинской «проявили в отношении наших частей еще большую мерзость и предательство, — они заявляют, что не знают, за что борются, и что им с Красной гвардией лучше жилось, и по отношению войск вели себя вызывающе». Фицхелауров просил Круг о «принятии соответствующих мер против таких изменников и предателей всего нашего казачества» (Южный фронт / Сб. документов.., с. 136—137).
Но число «изменников» и «предателей» в казачьих войсках неуклонно росло. Вскоре после Фицхелаурова перед Кругом выступил командующий мятежной армией генерал Денисов (3 октября 1918 г.). Он забил тревогу по поводу множившихся случаев перехода на сторону красных не только в Усть-Медведицком округе, но и на других участках фронта. Круг тут же отреагировал принятием указа против «изменников» казачьему делу. В нем говорилось:
«Войсковой круг по заслушивании доклада командующего Донской армией о том, что в последнее время на разных участках фронта были отмечены факты перехода отдельных казаков и групп на сторону советских войск, каковое явление особенно широко наблюдается в войсках Усть-Медведицкого округа, причем Миронов немедленно мобилизует перешедших на его сторону казаков, и они в рядах красных дерутся против верных сынов Дона, постановил:
1. Признавая переход на сторону врага изменой родине и казачеству, карать изменников по всей строгости закона применением к ним мер, полагающихся по закону.
2. Если такого рода преступники временно не могут быть настигнуты непосредственной карой, немедленно постановлять приговоры о лишении их казачьего звания.
3. К имуществу их применять беспощадную конфискацию с обращением конфискованного в казну на предмет пособия пострадавшим от гражданской войны гражданам» (Донские ведомости, 22 сентября (5 октября) 1918 г.; выделено мной. — П.Г.).
Так, к более чем 30 000 казаков, «расказаченных» в тылу, в станицах и хуторах, добавились тысячи тех, кто подвергся этой экзекуции на фронте за переход на сторону советских войск. К ним и случайно попавшим в плен вандейцы Краснова относились с диким озверением. Как свидетельствует начальник штаба Донской армии, «пленным казакам пощады не давали. Были случаи, когда отец сына или брат брата приговаривали к смертной казни» (Поляков И.А. Указ соч., с. 275).
Упорно сопротивлялось мятежу неказачье большинство населения Дона и самый многочисленный его отряд — иногородние (более 1 200 тыс. человек), в основном поддерживавшие Советскую власть. Это подтвердили в своих мемуарах атаман Краснов и генерал Деникин. С этим своим внутренним врагом режим Краснова находился в постоянной конфронтации, то скрытой, то открытой.
Корень не остывающей вражды между иногородними и белоказаками лежал в несправедливом распределении между ними донской земли. Свое право на равное с казаками наделение землей иногородние крестьяне заявили во весь голос еще до Октябрьской революции, в мае 1917 года, на областном крестьянском съезде. В резолюции по земельному вопросу съезд постановил:
«Земля, как воздух и человек, ничья, является созданием матери-природы и лишь в силу неправильно сложившихся исторических условий она захвачена отдельными лицами и группами, что противно нравственному чувству и сознанию трудового народа… Поэтому съезд постановил, что все земли, включая и казачьи надельные, должны войти в областную часть общенародного земельного фонда, право пользования которым распространяется на всех граждан государства — на казаков, крестьян и иногородних безразлично» (Филипп Миронов. Документы.., с. 8).
На этот крик обездоленных о восстановлении справедливости атаман Краснов, как уже указывалось нами, отвечал с крайним раздражением:
«На Дону хозяева только мы, только мы одни… казаки». Эти слова, сказанные во всеуслышание с трибуны Большого войскового круга, отозвались своей несправедливостью в сердцах иногородних. Тем самым Краснов и его вандейцы поставили иногороднее население Дона в лагерь своих врагов. Такая эгоистическая политика верхов казачества естественно привела к плачевным для них результатам. Об этом вынужден был признаться сам Краснов: «Дон раскололся в это время на два лагеря — казаки и крестьяне. Крестьяне за малым исключением были большевиками. Там, где были крестьянские слободы, восстания против казаков не утихали. Весь север Войска Донского, где крестьяне преобладали над казаками, Таганрогский округ, слободы Орловка и Мартыновка 1-го Донского округа, города Ростов и Таганрог, слобода Батайск были залиты казачьей кровью в борьбе с крестьянами и рабочими. Попытки ставить крестьян в ряды донских полков кончались катастрофой. Крестьяне изменяли казакам, уходили к большевикам и насильно, на муки и смерть, уводили с собою донских офицеров» (Дон и Добровольческая армия.., с. 54).
Атаман обронил слезу сострадания в адрес своих преторианцев, но лукаво умолчал о жертвах рабочих и крестьян, потери которых были в 10 раз больше, чем у красновских карателей.
Особенно жестокий характер режима Краснова по отношению к иногороднему населению Дона подчеркнул даже генерал Деникин, союзник белоказаков в войне против Советской России. Он-то знал о положении дел в «царстве» Краснова не понаслышке.
«В массе иногороднего населения, — вспоминал Деникин, — большевизм был далеко еще не изжит и только притаился перед силой… По всему краю, как отклик перенесенных бедствий, вспыхнуло чувство мести к большевикам, которыми казаки искренне считали всех иногородних — крестьян и рабочих. Оно проявлялось не только в некультурной массе казачества произволом и дикими самосудами.., но и в политике управления внутренних дел, в практике администрации, в работе полиции, знаменитых карательных отрядов Икаева и Судиковского, «наводивших ужас и панику на население», в деятельности «Суда защиты Дона» и полевых судов» (Деникин А.И.Очерки русской смуты, т. 3.., с. 65).
Деникинскую характеристику режима Краснова, как репрессивного и террористического, подтвердил в слегка смягченном виде председатель Большого войскового круга Дона кадет В.А.Харламов. От имени комиссии законодательных предположений Круга он заявил:
«В совместном заседании правительства мы указывали на то, что преследование отдельных лиц по обвинению в большевизме переходило часто в политическую или личную месть, что деятельность карательных отрядов Икаева и Судиковского наводит ужас и панику на население, что печать придушена, что административные посты заменяются часто без разбора, нередко жандармами и полицейскими. Все это не сплачивает население вокруг правительства, но окружает власть атмосферой враждебности и отчуждения … и на не вызываемое обстоятельствами пользование осадным положением, мы полагали, что необходимость в последнем может ощущаться только в прифронтовой полосе, где выявлена симпатия к большевизму» (Донские ведомости, 6(19) февраля 1919 г.).
Такая негативная оценка режима Краснова была высказана как итог его деятельности уже после отставки с поста атамана.
По тылам «царства» Краснова рыскали его карательные отряды. Ростов был терроризирован карательным отрядом войскового старшины Икаева. Градоначальство было буквально завалено жалобами на беззакония, творившиеся чинами этого отряда. Градоначальник полковник Греков, который, по характеристике Деникина, был анекдотической личностью, вынужден был издать приказ, в котором признал:
«Много было жалоб на разные незаконные действия чинов отряда войскового старшины Икаева, все жалобы разобраны, виновные наказаны, мною приняты меры, чтобы незаконные действия не повторились бы. Широко оповещаю: никакие вымогательства чинами отряда недопустимы, никакие обыски без моего ордера этими чинами недопустимы» (Приазовский край, 9(22) декабря 1918 г.).
Выведенный из равновесия бесчинствами икаевских стражей порядка, ростовский градоначальник в другом приказе укорял Икаева:
«Надоели мне жалобы на вас, надоели мне сплетни, надоели и слухи о том, что вы грабитель, а я ваш соучастник» (Вечернее время, г. Ростов-на-Дону, 3 января 1919 г.).
При всем этом градоначальник оставил Икаева в должности начальника отряда и лишь отстранил его от должности председателя военно-полевого суда при градоначальнике, как отпетого грабителя.
На почве повальных реквизиций продовольствия и разного имущества, а также нескончаемых свирепых мобилизаций между иногородним и местным крестьянством, с одной стороны, и режимом Краснова, с другой стороны, скрытая борьба взрывалась открытым противостоянием. Атаман подтверждал это:
«Там, где были крестьянские слободы, восстания против казаков не утихали».
Выше говорилось о восстании крестьян слободы Степановка и других селений Таганрогского округа, ряда сел во главе со слободой Федоровка того же округа, объединявших население в 50 тыс. человек и выставивших отряд повстанцев общей численностью до 3 тыс. человек, о нескончаемом противоборстве с казаками крестьян севера Донской области, где они преобладали над казаками (см.: Очерки истории партийных организаций Дона / 2-е изд. — Ростов-на-Дону, 1973, с. 484).
Казачьи верхи во главе с атаманом Красновым хорошо понимали опасность противостояния иногородних и коренных крестьян зажиточному казачеству Дона. Ведь крестьяне области составляли большинство ее населения и в силу бесправного положения аккумулировали в себе большой протестный потенциал, угрожавший режиму. Вандейцы Краснова сознавали эту опасность и стремились ее устранить, но прибегали к негодным средствам. Еще в мае 1918 года на «Круге спасения Дона» они приняли постановление о принятии в казачье сословие иногородних, поддерживавших мятеж белоказаков. Но таких лиц оказалось очень мало. Когда была объявлена запись в казачье сословие иногородних за активное участие в борьбе с Советской властью, то с мая 1918 года по 15 января 1919-го, по сведениям Отдела внутренних дел, таких лиц записалось всего 1 068 человек, в том числе 114 офицеров, при общей численности иногороднего населения свыше 1 200 тыс. человек (см.: Отчет о работе Отдела внутренних дел Всевеликого войска Донского за время между 1-й и 2-й сессиями Круга.., с. 36).
Эти цифры подтверждают, что иногородние проигнорировали призывы властей вступать в казачье сословие, не доверяя заверениям вандейцев. Наряду с этим шел процесс выселения иногородних, как и красных казаков, из области за активное противодействие мятежу. К началу октября 1918 года в Отдел внутренних дел поступило около 300 приговоров на выселение иногородних из области (см.: Приазовский край, 20 сентября (3 октября) 1918 г.).
Заманиванием иногородних вступать в казачье сословие нельзя было устранить кричащее противоречие между казаками и иногородними. Надо было менять принцип распределения земель на Дону, на что указал крестьянский съезд Дона еще до Октябрьской революции, потребовав уравнять все население области в землепользовании. Но этого как раз категорически не хотела казачья верхушка. Именно эта порочная политика вандейцев питала неистребимую вражду между верхами казачества и иногородними, и эта вражда со временем все более усиливалась.
Это понимали более дальновидные политики казачьего сословия. Так, выступая в конце сентября 1918 года на заседании Большого войскового круга, его председатель кадет В.А.Харламов, говоря о взаимоотношениях между казаками и иногородними, подчеркнул, что считает данный вопрос «самым важным для всего казачества, в частности для донского».
«Мы, — признал он, — пережили величайшее землетрясение, величайший переворот, опрокинувший вверх дном всю Россию. Волна большевизма захлестнула и Дон. Им были заражены и казаки и крестьяне, последние — больше, так как у них было больше причин к тому…».
«Не вечно же казаки и крестьяне будут стоять друг против друга, присматриваясь друг к другу и выжидая случая, чтобы сцепиться» (Донские ведомости, 20 сентября (3 октября) 1918 г.).
Но когда Круг перешел к обсуждению Положения об отчуждении частновладельческих земель, то иногородние крестьяне вообще не попали в списки на получение дополнительных участков из этих земель, а иногородним только пообещали добавки, но до конца нахождения у власти так и не дали. Страсть к умножению богатства взяла у вандейцев Краснова верх над опасностью потерять все.
Противоречия между режимом Краснова и иногородними еще более обострилась осенью и зимой 1918—1919 годов в связи с тяжелыми потерями Донской армии. Их взаимоотношения стали откровенно враждебными. Командование армии стремилось быстрее восполнить массовую убыль личного состава, но казачий ресурс был почти полностью исчерпан. Пришлось обращаться за пополнением к враждебно настроенному иногороднему населению. Летние приказы Краснова о призыве иногородних окончились провалом.
Атаман упорно ждал, когда иногородние «выздоровеют» и начнут массами вступать в армию. Но не дождался. Упомянутый кадет Харламов, выступая перед закрытием Круга (начало октября 1918 г.) с тревогой отметил опасность нарастания вражды между казачеством и крестьянством Дона. Это, полагал он, «один из самых главных и наиболее острых (вопросов), от правильного решения которого зависит успешность дальнейшего внутреннего строительства на Дону». Он подчеркивал, что «в наши дни великих потрясений эта отчужденность стала еще более ощутимой, ибо указанные выше причины не только не уничтожены, но выявились в еще более обостренной форме» (Приазовский край, 21 сентября (4 октября) 1918 г.).
Краснов, страдавший манией величия, на эту опасность смотрел свысока и продолжал пополнять свою изрядно потрепанную армию взрывоопасным людским материалом. Последовали его истеричные приказы о поголовной мобилизации ряда возрастов крестьян, как коренных, так и иногородних, о «зачистке» тыла от уклоняющихся от мобилизации и другие распоряжения мобилизационного характера (см.: Донские ведомости, 25 января (7 февраля) 1919 г.). Но, как отметил в приказе преемник Краснова атаман Богаевский, все усилия Краснова приостановить разложение армии оказались безрезультатны.
«Принимавшиеся до сего времени Военным отделом меры по борьбе с дезертирством не дали желательных результатов» (Донские ведомости, 23 февраля (3 марта) 1919 г.).
Сопротивление иногородних белоказачьей контрреволюции, при всей его разобщенности и стихийности, было важным фактором отпора мятежникам, хотя и оплачено большой кровью иногородних. Начальник штаба Донской армии генерал Поляков свидетельствовал:
«Что касается неказачьего населения области, то, право, смешно говорить о каком-то среди него воодушевлении (в поддержку мятежа. — /7.Г.). Наглядной иллюстрацией высказанного служат хотя бы слободы Орловка и Мартыновка, превращенные иногородними в своеобразные цитадели, о которые в течение долгого времени разбивались все казачьи атаки» (Поляков И.А. Указ. соч., с 231).
Тем временем возмущение авантюристической политикой Краснова все шире охватывало войска на фронте. На Воронежском участке фронта восстал ряд полков, которые самовольно покинули позиции и ушли домой на Дон. Атаман бесновался, издавая один за другим грозные приказы, но остановить развал в войсках уже был бессилен (см.: Донские ведомости, 13(26) января 1919 г.). Выступая 1(14) февраля 1919 года на открытии Большого войскового круга, неудавшийся казачий Наполеон Краснов, скрепя сердце, признал:
«Доблесть казачья заколебалась, опустились руки бойцов, угас их дух. Казаки отходят без боя, и почти половина области захвачена большевиками» (Донские ведомости, 2(15) февраля 1919 г.).
Это был финал авантюристической политики Краснова, о чем властолюбивый атаман, разумеется, умолчал. Будто к этой катастрофе он и не был причастен. Но за него это сделал Большой войсковой круг, отправив Краснова в отставку сочинять на досуге хвастливые и фальшивые мемуары.
* * *
Вернемся, однако, к завершению «царствования» Краснова, о чем сам атаман сочинил много небылиц, а его апологеты пропагандируют их.
Итак, к концу августа 1918 года мятежные войска Краснова при всесторонней поддержке германских интервентов почти полностью захватили территорию Донской Советской республики и вторглись в пределы Воронежской губернии (Богучарский уезд). Чтобы узаконить беззаконие, в конце августа 1918 года собрался Большой войсковой круг. Атаман намеревался предстать перед Кругом триумфатором. Имея за спиной такого могучего покровителя, как германские оккупационные войска, он не сомневался, что атаманский пернач вручат ему вторично. Но на пути к этой цели у него оказалось много преград.
«У меня, — признавался Краснов, — четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, — мой самый страшный враг — генерал Деникин; иностранцы — немцы или союзники и большевики» (Дон и Добровольческая армия.., с. 17).
Что касается немцев, то атаман примитивно лгал, ибо они были его главной опорой, что он засвидетельствовал в посланиях кайзеру. Мощную оппозицию атаману составляла интеллигенция, державшаяся англо-французской ориентации. Она имела сильное влияние в лице кадетской фракции войскового круга, которую возглавлял кадет Харламов, а щедрым финансистом ее был член кадетской партии казачий миллионер Н.Е.Парамонов. Оппозиция упорно подкапывалась под Краснова, яростно обличая его за прогерманскую ориентацию.
Глубокую неприязнь питал Краснов к Деникину, считая его помехой на пути к осуществлению своих честолюбивых замыслов возглавить поход на Москву. Он похвалялся тем, что в числе своих врагов ставил и генерала Деникина.
«Генерал, быть может, сам того не понимая, работал на разрушение Донского войска, рубил сук, на котором сидел» (там же, с. 30).
Деникин отвечал атаману тем же. Вражда между генералами передавалась личному составу Донской и Добровольческой армий. Донцы прозвали добровольцев «странствующими музыкантами». Из штаба Добровольческой армии им ответили столь же невежливо:
«Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит» (имелись в виду немцы).
На что командующий Донской армией не менее язвительно ответил:
«Если войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий на ее содержании» (там же, с. 29).
Атаман Краснов категорически отвергал претензии генерала Деникина подчинить Донскую армию своему командованию, мотивируя тем, что Донская армия намного превышала численность воинства Деникина. Поэтому атаман разными хитроумными комбинациями хотел удалить Добровольческую армию с Дона и юга России и толкнуть ее на захват Царицына и Камышина — городов Саратовской губернии, затем на соединение с мятежным чехословацким корпусом, наемным войском Антанты. Это поставило бы Добровольческую армию под удар немцев.
Деникин разгадал замыслы Краснова и на его уловку не поддался.
«Каким образом немцы, — возмущался Деникин, — могли допустить снабжение Добровольческой армии, присоединившейся к Восточному противонемецкому фронту, я не мог понять».
Краснов, подчеркивал Деникин, хотел таким образом избавиться и от Добровольческой армии, которая причиняет ему много беспокойств и волнений (см.: там же, с. 260). Он указал на главный побудительный мотив в замыслах атамана:
«Утверждая «самостоятельность» Дона ныне и на «будущие времена», он не прочь был, однако, взять на себя и приоритет спасения России».
Он, Краснов, обладающий территорией, «народом» и войском, в качестве верховного вождя Южной Российской армии брал на себя задачу — ее руками освободить Россию от большевиков и занять Москву» (там же, с. 210).
Но этого же очень хотел и Деникин. Амбиции двух белых генералов столкнулись, да так, что порой от их столкновения ослепительно искрило, как при коротком замыкании. Распри между ними основательно раскалывали единство действий антисоветских сил на юге России.
Краснов шел к поставленной цели прямо-таки напролом. При полной поддержке своих хозяев — германского командования он в сентябре 1918 года был повторно избран на Круге атаманом. Оппозиция, за спиной которой стояли Добровольческая армия и англо-французские союзники, не смогла помешать этому — продвинуть в атаманы своего человека — генерала А.П.Богаевского. Накануне голосования представитель германского командования майор Кохенгаузен в телеграмме на имя командующего Донской армией осудил происки оппозиции и выразил твердую уверенность в избрании Краснова атаманом. В противном случае, говорилось в телеграмме, германское командование будет вынуждено «воздержаться от всякой поддержки оружием и снарядами» (там же, с. 324). Это был фактический ультиматум Кругу, решивший исход голосования в пользу Краснова. Германский ставленник остался на посту служить и дальше своим хозяевам.
Заветной мечтой атамана стала подготовка к походу на Москву. С этой целью он добился принятия Кругом постановления о переходе границ Войска Донского и захвате городов Царицын, Камышин, Балашов, Новохоперск и Калач Саратовской и Воронежской губерний РСФСР (см.: Донские ведомости, 6(19) октября 1918 г.). Это означало объявление белоказачьим Доном захватнической войны против РСФСР, что заставляло ее адекватно ответить на агрессию.
С августа и до конца 1918 года на территории Воронежской и Саратовской губерний шли жестокие бои. Командующий Донской армией генерал Денисов, генералы Мамонтов, Фицхелауров, Гусельщиков, Иванов и прочие, возглавлявшие фронты и группировки белоказаков и не менее, чем Краснов, заряженные антисоветизмом, безжалостно гнали казаков в наступление на север. Генерал Краснов вспоминал:
«Весь север Войска кипел войною. Орудия непрерывно гремели от Воронежа к Камышину и от Камышина к Царицыну. Два раза здесь казачьи части ген. Мамонтова подходили к Царицыну, занимали уже Сарепту, и оба раза принуждены были отходить» (Дон и Добровольческая армия.., с. 98).
Мобилизуя все и вся, атаман Краснов и его воинство смогли захватить Богучар, Новохоперск, Калач, Бобров, Павловск и были уже в 35 верстах от Воронежа. Особенно яростно белоказаки Мамонтова рвались к Царицыну, были в 12 верстах от Камышина. Так атаман Краснов создавал стратегические позиции для будущего похода на Москву.
Атаман, при всей своей амбициозности и наполеоновских замашках, все же понимал, что одной только Донской армией ему большевиков не победить. По оценке деникинцев, у Краснова на конец 1918 года имелось около 100 тыс. боеспособных казаков, тогда как Красная Армия на начало 1919 года насчитывала уже свыше 1 500 тыс. бойцов. При этом, как замечал Деникин, боеспособность советских войск в результате реформирования во второй половине 1918 года намного возросла. Краснов попытался привлечь себе в союзники Деникина с его Добровольческой армией, но на вторых ролях.
«Атаман Краснов, — признавался Деникин, — желал подчинить (себе) или устранить со своего пути Добровольческую армию, какими средствами — безразлично» (там же, с. 211).
Но этот ход у Краснова не прошел. Два генерала разошлись в глубокой взаимной враждебности.
Выручить Краснова поспешили его хозяева — немцы. Будучи связаны Брест-Литовским мирным договором, они не могли в открытую пойти войной против большевиков, но стремились сделать это руками белоказаков Краснова. Для этого они решили помочь Краснову сформировать так называемую Южную русскую армию из монархических элементов, в основном из офицеров, застрявших на Украине после развала фронтов Первой мировой войны.
«Генерал Деникин, — жаловался Краснов, — усмотрел в этой армии злой умысел, каверзу, придуманную немцами для того, чтобы ослабить Добровольческую армию и не пускать в нее офицеров из России, задерживая их на Украине» (там же, с. 83).
Так в действительности оно и было.
Тем временем формирование Южной армии было перенесено с Украины в захваченные уезды Воронежской и Саратовской губерний. Немцы и Краснов запланировали создать Южную армию в составе трех корпусов: Воронежского, Саратовского и Астраханского, рассчитывая развернуть каждый из них в армию. Но гладко было на бумаге… Краснов с прискорбием подытоживал:
«Идея эта успеха не имела. Генерал Деникин препятствовал этой организации» (там же, с. 86).
Он отказался дать для этой армии опытные кадры, хотя в Екатеринодаре резерв таких офицеров был переполнен. Поставленный Красновым во главе Южной армии бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Н.И.Иванов оказался человеком немощным и, по словам Краснова, с расстроенными умственными способностями. Другие командные должности несуществующих полков, штабов и служб заняли люди, стремившиеся увильнуть от фронта. Из 2-тысячного состава Воронежского корпуса боеспособных было не более половины, остальные — это «герои тыла». Краснов более половины офицеров «повыгнал», попросил Деникина заменить их добровольцами, но тот отказал. Пополнение Южной армии рядовым составом тоже обстояло из рук вон плохо, ибо, как отмечал Краснов, «воронежские, харьковские, саратовские и т. д. крестьяне не только не воевали с большевиками.., но шли против казаков». Подводя итог созданию Южной армии, на которую было столько надежд, Краснов признал, что немцы вручили ему готовый материал, «но материал этот оказался гнилым, и армия распалась, ничего для России не давши» (там же, с. 88).
Зато эта армия «прославилась» зверским обращением с мирным населением. О похождениях личного состава Воронежского корпуса, штаб которого располагался в Кантемировке, атаман вынужден был сказать:
«Вся эта публика наполнила Кантемировку шумом и скандалами. Семенов (генерал, один из руководителей корпуса. — П.Г.) начал водворять по уездам Воронежской губернии, только что очищенным казаками, земскую полицию старого режима со всеми ее недостатками — взятками и лихоимством. Это так не согласовывалось с обещаниями атамана и его программой, так не соответствовало вожделениям населения, что возбудило общее неудовольствие, вылившееся местами в бунты, усмирять которые приходилось казакам» (там же, с. 91).
Военный губернатор Богучарского и Новохоперского уездов генерал Семенов потребовал от местного населения уплатить налоги за прошлый и 1918 год. Даже белогвардейцы оценивали отношение Южной армии к местному населению, как «ужасные» (см.: Белые генералы.., с. 140).
Краснов, конечно же, умолчал о том, что одновременно делали его казаки, но это сделала за него местная газета «Воронежский красный листок». Она писала со слов бежавших от красновских карателей из Богучарского уезда:
«В настоящий момент в уезде предназначено к расстрелу 700 человек, для чего прибыл южный казачий отряд в 3—4 тысячи человек, интеллигенция ссылается на 15 лет каторги, крестьяне расстреливаются, население от 15 до 45 лет взято на учет для рытья окопов и для армии. В Богучаре, Павловске, Кантемировке казаки работают в контакте с немцами. Казаки и немцы беспощадно избивают население плетьми, приговаривая: «Вот вам земля и воля».
Во всех местностях, занятых Красновым, помещики восстановлены в правах, которые обложили всех жителей ближайших сел налогом в 3 000 рублей с каждого. Казачий карательный отряд истребляет весь сознательный элемент, матросов истребляют поголовно. Подводы для казаков берутся от плуга, почему поля большей частью остаются незасеянными. У Краснова имеется список со всех местностей, прилегающих к фронту, советских работников, которые выступают на митингах. Как передают, население местностей, занятых Красновым, изъявило готовность умереть за Советскую власть, чем быть под казачьим игом» (Южный фронт.., с. 172—173).
Краснов признавался, что рядовая казачья масса не желала переходить границы Войска Донского, и красновским генералам удавалось заставить их наступать «ради добычи, ради грабежа» (там же, с. 75). Станицы отряжали на фронт в свои отряды нескольких «общественных деятелей», которые распределяли добычу, взятую у неприятеля.
«Добыча, из чего бы она ни состояла, — свидетельствует атаман, — считалась собственностью отряда и сейчас же шла — одежда и оружие — на пополнение отряда, а остальное отправлялось в станицу, к себе, в дома, или в общую станичную казну» (там же, с. 60).
Генерал Деникин считал этот «грех» для казаков традиционным. Иностранные источники подтверждали:
«Никакие войска не вели себя более жестоко во время гражданской войны, чем донские казаки, занимающие иногородние деревни» (Белые генералы.., с. 238).
Мятежный атаман Краснов преуспевал, пока его режим опирался на мощь германского оккупационного войска. Но вот грянул гром — ноябрьская революция в Германии и капитуляция кайзеровской армии. И режим Краснова сразу же зашатался. Стало ясно, что это — марионеточный режим, подпираемый иноземным войском. В конце 1918 года германские войска покинули территорию Донской области, и 600-верстная западная граница области оказалась открытой для вторжения со стороны Украины, где разворачивались бурные революционные события и союзник Краснова гетман Скоропадский доживал последние дни.
Атаману пришлось спешно снимать войска с фронта для прикрытия западной границы. С уходом немцев Донская армия лишилась регулярного снабжения вооружением и боеприпасами. Поражение Германии очень болезненно отразилось на моральном состоянии Донской армии, которая лишилась в лице германской армии своего главного союзника. Германский ставленник Краснов судорожно заметался, ища выход из тупиковой ситуации.
Надо отдать Краснову должное: в критический момент он продемонстрировал верх политической изворотливости и из правоверного германофила мгновенно превратился в пылкого поклонника Антанты. Он ловко пускал перед союзниками слезу, будто поклонником кайзера он стал не по убеждению, а ввиду крайней необходимости. Но ему так и не поверили и измену союзникам не простили. В пример верности союзникам поставили генерала Деникина с его Добровольческой армией и ему отдали все предпочтения. Но амбициозный атаман не хотел смириться с тем, что его звезда уже закатывалась. Его расчет на благожелательность союзников основывался на том, что он возглавлял самое крупное и боеспособное казачье войско и держал в то время главный фронт против большевиков. Эту свою козырную карту Краснов умело пускал в ход на переговорах с англо-французами. Но никакое искусство изворотливости уже не могло помочь ему удержаться на своем посту.
Тем временем приближалась пора, когда Краснову и его генералам предстояло держать ответ за свои действия перед Большим войсковая кругом. Но отчитываться атаману и его окружению, по большому счету, было нечем: фронт, как признал сам Краснов, переживал катастрофу, войска были деморализованы и на ряде участков покидали фронт. Белоказачий Дон от огромного перенапряжения в затеянной им преступной войне против Советской России буквально трещал.
О катастрофе на фронте управляющий Военным и Морским отделами в отчете Большому войсковому кругу (январь 1919 г.) указывал:
«В декабре месяце (1918 г.) начался отход наших войск из пределов Воронежской губернии, сначала под давлением противника, а позже и без всякого давления 28-й Верхне-Донской, Мигулинский и Казанский полки бросили позиции и разошлись по своим станицам. Преступный пример частей, забывших свой долг перед родиной, нашел себе последователей. К 25 декабря (ст. ст.) нами были не только очищены вся Воронежская губерния, но на нашем фронте образовался громадный прорыв, так как Верхне-Донской округ не был прикрыт войсками. Этим самым войска Хоперского округа были поставлены в чрезвычайно тяжелое положение» (Отчет управляющего Военным и Морским отделами и командующего Донской армией и флотом. — Новочеркасск, 1919, с. 11).
Военное командование, виновное в катастрофе на фронте, в отчете Кругу сказало о ней далеко не всю правду, она была еще более удручающей. Атаман Краснов, впав в бессильную ярость, разразился по поводу катастрофы на фронте гневным приказом:
«Мигулинский, Казанский и Вешенский полки самовольно покинули фронт, вошли в переговоры с большевиками и предали своих соседей — честных казаков. Они привели с собой агитаторов-красноармейцев и слепо исполняют их приказания» (Донские ведомости, 13(26) января 1919 г.).
Атаман угрожал «изменникам» карами, особенно красным казакам Миронова, но изменить ситуацию уже не мог. Так пассивное сопротивление казаков-фронтовиков преступной войне, развязанной Красновым, начало перерастать в активные формы.
При таких «достижениях» своего правления Краснов шел на негодовавший Большой войсковой круг, как на Голгофу. Чувствуя это, он в письме генералу Деникину робко намекнул о возможности своей отставки.
«Может быть, — писал он, — оставаясь на своем посту, я приношу более вреда, нежели пользы для Войска, и настало время уйти» (Дон и Добровольческая армия.., с 359).
Деникин, конечно же, был за уход Краснова, но свое мнение он изложил в вежливой дипломатичной форме:
«Это личное дело атамана с Кругом, и вмешиваться в него он не будет».
На Круге выступили Краснов и командующий Донской армией генерал Денисов. Атаман не мог обойти катастрофическое положение на фронте, но его истинные причины и главных виновников постарался скрыть за завесой пышных славословий в адрес Добровольческой армии и союзников, которые вот-вот придут Дону на помощь. Основной гнев Круг обрушил против руководства Донской армии в лице генералов Денисова и Полякова. Речи выступавших генерал Деникин прокомментировал так:
«Если в вотуме круга в отношении ген. Краснова можно было видеть прежде всего осуждение его общей политики, то враждебность, проявленная всем кругом чрезвычайно остро и ярко к Денисову, была основана в значительной мере на личных его качествах: этот человек обладал исключительной злобностью и самомнением, вооружавшим против него людей».
Оппозиция возлагала главную вину за катастрофу на фронте на военное руководство армии, но включала сюда и атамана. Да он и сам не отрицал своей вины:
«Недоверие, выраженное генералам Денисову и Полякову, принимаю на себя как верховный вождь Донской армии… — отметил Краснов. — Мы побеждены болезнью, которая разъела нашу армию…» (там же).
Атаман и его окружение старались оправдаться, сваливая вину за катастрофу на фронте на переутомление фронтовиков, большевистскую агитацию и неприход обещанной помощи союзников. Но Круг, по свидетельству Деникина, поставил в вину Денисову и Полякову, косвенно и атаману, «недостаточную осведомленность о фронте… легковесную самоуверенность… трения с Добровольческой армией… убеждение в период успехов, что справятся собственными силами, и делить победу с кем бы то ни было не хотелось… оповещение фронта о скором прибытии (не прибывшей) союзной помощи…». Наконец, непосещение фронта, «невнимание к нуждам фронта, злоупотребление реквизициями, особенно в Южной армии и т. д. и т. д.» (там же, с. 332).
Старания атамана и его ближайших генералов отвести от себя обвинения за катастрофу на фронте не удались. Баллотировкой все они были отправлены в отставку. Мятежный режим Краснова оставлял после себя в войсках многочисленные и бессмысленные потери, разруху и моральный надлом. Одобрил отставку Краснова и генерал Деникин. Перед выступлением на Круге Краснов униженно умолял Деникина высказаться за оставление его, атамана, на своем посту, уверяя Деникина, что «круг подчинится всякому вашему слову» (там же, с. 360). Но Деникин, выступая перед кругом, дипломатично обошел вопрос об отставке атамана и «того слова, которое хотел услышать генерал Краснов, я по совести сказать не мог…». Неприязнь к Краснову глубоко засела в сознании Деникина. Поэтому тиражирование апологетами Краснова вымысла, будто он по своей воле ушел со своего поста, а не по воле Круга, является очередной фальшивкой.
Итак, черная полоса террористической диктатуры Краснова бесславно закончилась. 2(15) февраля 1919 года генерал издал свой последний, «прощальный» приказ об уходе со своего поста.
Приказ завершался фальшивой мольбой к донцам:
«Не поминайте (меня) лихом» (там же, с. 363).
Такой пассаж главы донских вандейцев, видимо, был продиктован тем, что атаман хорошо сознавал, как много «лиха» натворил он для Дона и для всей России, за что раньше или позже придется держать ответ.
Но даже в такой момент диктатор Краснов был озабочен тем, чтобы длинный ряд совершенных его режимом преступлений дополнить еще одним — введением на Дону концлагерей. Получилось знаменательное совпадение: приказ об этом был опубликован в одном номере газеты с «прощальным» приказом Краснова. Похоже, атаман опасался, чтобы донцы не забыли, что учинением еще одного «лиха» они обязаны ему, Краснову.
Белые режимы всюду вводили концлагеря в связи огромным переполнением тюрем. Так было и на Дону. Поначалу вандейцы Краснова обходились при использовании военнопленных кустарным способом — на манер устройства восточных базаров работорговли, как то было в далеком средневековье. Заявки на их использование публиковал Отдел (министерство) торговли и промышленности. В одном из таких объявлений говорилось:
«Ввиду избытка военнопленные отпускаются партиями до 1 000 и более человек».
Режим Краснова решил усовершенствовать этот средневековый способ и по примеру колчаковского и других белых режимов прибегнуть к организации концлагерей. Приказ об этом назывался — «Об организации использования военнопленных». В приказе сообщалось, что при Отделе торговли и промышленности создается Центральная комиссия по распределению военнопленных. Атаман приказал:
«Организовать концентрационный лагерь — в пункте по моему указанию — под общим наблюдением Заведующего военнопленными, которому выработать инструкцию по организации лагеря и с заключением Центральной комиссии представить мне на утверждение» (Донские ведомости, 2(15) февраля 1919 г.).
Завершив этим актом свое тираническое правление на Дону, генерал Краснов отбывал в дальние края, оставляя после себя тяжелейшее наследие. Дон был обескровлен преступной войной против Советской России. Донская армия в результате крупных поражений на фронте сократилась с 60 000 до 15 000 штыков и сабель и пребывала, по признанию самого атамана, к моменту его отставки в глубоком кризисе. Донская область к концу февраля 1919 года была на 3/4 освобождена от его режима. Итог для крайне честолюбивого генерала, мечтавшего взять Москву, был более чем плачевный. За отставным атаманом тянулся в эмиграцию длиннейший ряд преступных деяний, совершенных им в России и против России.
Еще в октябрьские дни 1917 года он и атаман Каледин первыми подняли мятеж против Советской власти, положивший начало Гражданской войне в нашей стране, и потому первыми в ряду других несут ответственность за ее чудовищные жертвы. Краснов поддержал акт Каледина об отделении Дона от России, образование под эгидой белоказаков Дона Юго-Восточного союза (Дон, Кубань, Терек, горские народы Северного Кавказа и Ставрополье), противостоявшего Центру. Это дало мощный импульс распаду России, как единого государства, вызвав цепную реакцию появления сепаратистских режимов на Украине, в Молдавии, Прибалтике, на Кавказе и в других национальных районах.
Только триумфальное шествие Советской власти не дало завершить образование Юго-Восточного союза. Но в 1918 году Краснов, придя к власти, опять взялся за свои черные сепаратистские дела: провозгласил создание в противовес центральным районам страны независимой Донской казачьей республики и с новой энергией взялся за сколачивание против Советской России блока враждебных ей буржуазных государств под названием Доно-Кавказского союза, то есть старого Юго-Восточного союза под новой вывеской. Против этой сепаратистской затеи резко выступил даже генерал Деникин.
Весной 1918 года Краснов и его вандейцы возглавили на Дону второй антисоветский мятеж, в результате которого народная власть, установленная на Дону волей подавляющего большинства населения области, была свергнута и буквально утоплена в крови ее сторонников. По неполным данным, около 45 000 ее защитников было зверски истреблено (Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия.., с. 200; Альманах «Белая гвардия». — М., 2005, № 8, с. 7); десятки тысяч советских солдат, кроме того, погибли на фронте при подавлении мятежа Краснова; более 30 000 красных казаков было подвергнуто «расказачиванию», с конфискацией их имущества, лишением всех казачьих прав и средств к существованию, были высланы с их с семьями за пределы области или отправлены многие из них на каторжные работы в рудники и шахты, а также заключены в тюрьмы. К этой группе гонимых и преследуемых следует приплюсовать те многие тысячи казаков, «расказаченных» по указу Большого войскового круга за переход на сторону советских войск, в рядах которых на конец 1918 года их числилось 30 000, а на конец 1919 года — уже около 40 000 (см.: Гражданская война и военная интервенция в СССР.., с. 200).
За время правления Краснова около 15 000 противников его режима прошло через тюрьмы. Режим Краснова, по его собственному признанию, вел ожесточенную войну с крестьянством области, местным и иногородним, загоняя крестьян жестоким террором, военно-полевыми судами и расстрелами в мятежную армию, подавляя их восстания, которые, по признанию атамана, «не утихали».
Краснов и его мятежная армия создали против Советской республики опаснейший фронт, являвшийся длительное время главным фронтом Гражданской войны, потребовавшим от Советской власти колоссальных людских и материальных жертв. Подчеркивая важность разгрома белоказачьей контрреволюции, В.И.Ленин в то время писал:
«…Без победы на Южном фронте ни о каком упрочении Советской пролетарской власти в центре не могло быть и речи» (Ленин В.И.Полн. собр. соч., т. 38, с. 277).
На Краснове лежал тяжелейший груз ответственности за предательский союз против России сначала с германским, а затем англо-французским империализмом. Патриотические круги России оценили эти метания Краснова из лагеря в лагерь, как акты национального предательства.
Много еще других черных дел учинил генерал Краснов против России. Но главное свое преступление он совершил в годы Великой Отечественной войны. К этому чудовищному предательству он шел целеустремленно, с хладнокровным расчетом. И неотвратимая расплата за него ждала генерала Краснова впереди.
Представляет большую значимость итоговая оценка правления Краснова генералом Деникиным и сменившим Краснова на посту атамана казачьим генералом Богаевским. Ее особая значимость состоит в том, что первый являлся союзником Краснова в войне против Советской России, а второй был главой правительства при Краснове. Поэтому положение дел в «царстве» Краснова они знали, как никто другой. Их выводы весьма ценны. Главный вывод Деникина: режим Краснова — «реакционный». Это, подчеркнул Деникин, «факт непреложный» (см.: Деникин А.И. Очерки русской смуты.., т. 5, с. 190). И этого не опровергнуть апологетам донских вандейцев.
Данный режим, по мнению Деникина, «в расчете на казачью силу игнорировал положение иногородних и в ответ вызвал враждебное с их стороны отношение…» . Декларируя официально «народоправство», «Дон у себя лишал права участия в управлении большую половину неказачьего населения» (там же, с. 189). «Приверженность к «демократическим лозунгам» составляла слабость казачьих политиков, покрывая иногда далеко недемократическую сущность, создавая легенды и неправильные противоположения — «реакции и диктатуры». Вожди белоказаков на словах выдавали себя за поборников «политических свобод» и либерального рабочего законодательства, а практика донских властей применяла неутверждение уставов социалистических партий, вынужденных уйти в подполье, и борьбу как с ними, так и с профсоюзным движением, имея рабочую массу всегда в числе своих недругов» (там же).
Предводители донских вандейцев ратовали за недопущение возврата дореволюционных земельных отношений, а сами держали донских крестьян в черном теле. Они жульнически уклонились от национализации земли, «проведя отчуждение частновладельческих земель — и казачьих и «русских» — в земельный фонд Войска и оставляя за последним право собственности, обязавшись помочь малоземелью коренных крестьян (23% населения), и ничего не обещали другой четверти населения (24%) — «пришлым» крестьянам, на долю которых приходилось лишь 1,3 десятины надельной и купленной земли в среднем на хозяйство. Отчуждение частновладельческих земель стало свершившимся фактом, а обещанное наделение землей было отодвинуто в отдаленное будущее и подменено взиманием солидной арендной платы, «вызывая недоверие и возбуждение» у обманутых крестьян.
Ничего, по сути, не давая ни местным, ни пришлым крестьянам, белоказачий режим выжимал из них все возможное и даже невозможное. А ведь они составляли почти половину населения Дона. «На донской территории, — отмечал Деникин, — в районах преимущественного расселения иногородних … Ростовском, Таганрогском и Донецком округах, крестьянские села стонали под бременем самоуправства, реквизиций, незаконных повинностей, поборов, чинимых местной администрацией». Главком вооруженных сил Юга России вспоминал, как к нему летом 1919 года в ставку в Таганрог из задонских волостей прибыла делегация от местных крестьян, которая дышала «страхом и волнением», жалуясь на «горькое их житье».
Деникин напомнил также о закрытом заседании Большого войскового круга (март 1919 г.), на котором обсуждался вопрос «о массовом явлении насилий, творимых в задонских станицах отступавшими казаками верхних округов». Отряды обстреливали станицы из орудий. «Потом начинаются насилия над женщинами и девушками и грабежи». Так мстили задонцам за их «нелояльное» отношение к режиму. На предложение применить репрессии против насильников последние угрожающе заявляли о готовности развязать в тылу междоусобную войну.
«Суровое время и жестокие нравы», — так подытоживал Деникин внутреннее положение на Дону (там же).
К навязчивой идее Краснова (а затем и Богаевского) о создании на Юге России отдельного от России государственного образования в виде Доно-Кавказского союза генерал Деникин отнесся «резко отрицательно». Он писал:
«Проект Доно-Кавказского союза был совершенно искусственной, чисто политической комбинацией, которую проводил ген. Краснов в угоду германцам, видевшим в этой комбинации оплот против зарождавшегося Восточного фронта и одновременно против Добровольческой армии» (Белое движение: начало и конец.., с. 202).
Создание такого «союза» и его отрыв от России предотвратил только разгром Красной Армией вооруженных сил Юга России, основной ударный кулак которых составляли белоказачьи формирования Дона, Кубани и Терека.
Не менее убийственную оценку правлению Краснова дал также генерал Богаевский — глава правительства при Краснове, видимо, сам того не желая. В своей первой речи на Круге (февраль 1919 г.) по случаю избрания его донским атаманом Богаевский сделал поистине сенсационное признание:
«Я искренний сторонник народоправства. Я не допущу возобновления у нас темного прошлого» (Донские ведомости, 12(25) февраля 1919 г.; выделено мной. — П.Г.).
Насчет признания правления Краснова «темным прошлым» Богаевский был абсолютно прав: кто лучше его знал это прошлое, так сказать, изнутри, будучи вторым после Краснова лицом во власти, творившим вместе с ним это «темное прошлое». В архивах сохранилось множество документов, подписанных рукой премьера Богаевского и утверждавших террористический режим Краснова. Но, получив из рук Краснова атаманский пернач, новый атаман не испытывал ни малейших угрызений совести за свои прошлые деяния, которые он творил на пару с Красновым. Личность Богаевского была наглядным подтверждением слов генерала Деникина о том, что казачьи политики были весьма падки на демократические лозунги, прикрывавшие зачастую весьма недемократическую сущность их политики. Таких двуликих Янусов, как Богаевский, по свидетельству Деникина, на белоказачьем Дону водилось немало. И, действительно, с первых же шагов на посту атамана Богаевский — этот «искренний сторонник народоправства» — вместе с новым командующим Донской армией генералом В.И.Сидориным перешел в такую яростную атаку на малейшие проявления этого «народоправства», особенно против нежелания рядовых граждан вести преступную войну против трудящихся Советской России, что диктатор Краснов выглядел на этом фоне почти либералом. Именно при Богаевском донские вандейцы неимоверным перенапряжением народных сил и ценой огромных кровавых жертв сумели все же реализовать мечту атаманов Каледина и Краснова (совместно с деникинскими добровольцами) — роковой поход на Москву. И при нем же, атамане Богаевском, донская Вандея была разгромлена Красной Армией и ушла в небытие.
В свете приведенных выше документов и фактов попытки нынешних апологетов донской Вандеи (вроде историков по найму А.И.Козлова и А.В.Венкова) выдать белоказачъи режимы за образцы «народоправства» несостоятельны и ложны. Их мифотворчество разоблачают даже генералы Деникин и Богаевский, знавшие о «темном прошлом» белоказачьего Дона несравненно больше и лучше, чем названные сочинители белоказачьей истории по заказу.
* * *
Отставленный с поста атамана безработный генерал Краснов отправился в дальние края в поисках места, где бы он мог к прежним преступлениям во вред России добавить новые, еще более чудовищные. В сентябре 1919 года он поспешил на помощь генералу Н.Н.Юденичу, наступавшему в то время из Эстонии на Петроград. В Северо-Западной армии Юденича он взялся за пропаганду, которую, как и в Донской армии, успешно провалил. Затем предложил свой полководческий талант на службу генералу П.Н.Врангелю. Но тот, зная о полководческом таланте Краснова не понаслышке, от его услуг отказался, Отвергнутый белой Россией, как отработанный материал, он отбыл за границу, перед которой раболепствовал будучи донским атаманом. Поселился во Франции, затем в милой его сердцу Германии. Занимался литературным творчеством, в котором крайне тенденциозно изображал новейшую историю России и свою роль в ней, как яростного антисоветчика. Восторженно встретил нападение фашистской Германия на СССР, стал активно сотрудничать с нацистами при формировании казачьих частей из казаков-эмигрантов.
В 1942 году, в тяжелейший момент сражения СССР с фашистской Германией, генерал Краснов, как верный союзник нацистов, вдохновлял и наставлял казачью эмиграцию:
«Казаки! Помните, вы не русские, вы, казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом казаков, давно их эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою, независимую от Москвы жизнь» (Белые генералы.., с. 164; выделено мной. — П.Г.).
Эти слова окончательно дорисовывают образ генерала Краснова, как закоренелого врага России.
В 1944 году Краснов возглавил Главное управление казачьих войск при гитлеровском министерстве восточных территорий. Под его руководством сформированные казачьи части широко использовались в качестве карателей против партизан Белоруссии, повстанцев Польши, партизан Югославии. Когда в 1918 году Краснов клятвенно заверял союзников, будто сотрудничать с кайзером Вильгельмом заставили его сложившиеся тогда обстоятельства, он просто вульгарно врал. Он шел на предательский союз с германской военщиной сознательно, он был ей предан и тогда и позднее.
После капитуляции Германии английские войска интернировали казачьи части, сосредоточенные в Австрии, разоружили их и передали советскому командованию. Генерал Краснов и ряд белоказачьих офицеров были отправлены в Москву. По совокупности совершенных преступлений Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила в январе 1947 года Краснова к смертной казни. К этой же мере наказания были приговорены известный палач кубанский генерал Шкуро, командир белых черкесов Клыч-Гирей, родственник атамана генерал С.Н.Краснов, казачий генерал Т.И.Даманов и генерал-эсэсовец X. фон Панвиц. Преступления всех осужденных были безмерны, и они понесли заслуженное наказание. ИСТОЧНИК
