Глава 17. Переговоры по Панамскому каналу и Грэм Грин
В Саудовской Аравии состоялось множество карьер. Моя уже была неплоха, а успехи в пустынном королевстве открыли для меня еще больше дверей. К 1977 г. я построил свою маленькую империю, включавшую штат из примерно двадцати профессионалов в нашем бостонском офисе и постоянных консультантов из других отделов и офисов MAIN, рассеянных по всему земному шару. Я стал самым молодым партнером за столетнюю историю фирмы. В дополнение к моей должности главного экономиста я был еще менеджером по экономическому и региональном планированию. Я читал лекции в Гарварде и других местах и газеты умоляли меня о статьях на злобу дня. У меня была парусная яхта, пришвартованная в бостонской гавани рядом с историческим линейным кораблем «Old Ironsides», реконструированным для борьбы с берберскими пиратами не намного позже Войны за независимость. Я получал отличную зарплату и имел акции, сулившие мне судьбу милионера задолго до сорока. Правда, мой брак распался, но я проводил время с красивыми и очаровательными женщинами на многих континентах.
Бруно разразился новой идей подхода к прогнозированию: его модель основывалась на трудах какого-то русского математика рубежа столетий. Модель содержала назначение субъективных вероятностей посылкам роста определенных отраслей экономики. Она казалась идеальным инструментом для обоснования раздутых прогнозов, которые нам требовались для завышения объемов кредитования, и Бруно как-то поинтересовался, что я думаю об этой модели.
Я привлек в свой отдел молодого математика из Массачусетского Технологического института, доктора Надипурама Прасада, и выделил ему бюджет. В течение шести месяцев он развивал марковские методы для эконометрического моделирования. Вместе мы выпустили в свет серию научных статей, которые представляли марковские методы революционым прорывом в предсказаниях влияния инвестиций в инфаструктуру на экономическое развитие.
Это было в точности то, что нам нужно: инструмент, который научно «доказывал» правильность наших действий по опутыванию стран долгами, которые они никогда не смогли бы выплатить. К тому же, лишь высококвалифицированный эконометрист с большим запасом времени и денег смог бы постичь дебри марковских методов или подвергнуть сомнению выводы, сделанные на их основе. Мы опубликовали свои доклады в нескольких престижных изданиях и представили их на конференциях и в университетах многих стран. Наши статьи завоевали известность в отрасли.
Омар Торрихос и я соблюдали наш тайный пакт. Я позволил ему убедиться, что наши исследования были честны и наши рекомендации направлены на пользу бедным. И хотя я слышал множество нареканий на то, что наши прогнозы в Панаме были далеки от обычного надувательства и даже попахивали социализмом, фактом оставалось то, что MAIN продолжала получать контракты от правительства Торрихоса. Эти контракты основывались на том первом, генеральном плане развития, и касались сельского хозяйства и традиционых секторов экономики. Краем глаза я следил за развитием общей ситуации, поскольку Торрихос и Джимми Картер намеревались перезаключить Соглашение по Каналу.
Переговоры по Каналу вызывали большие страсти и волнение в мире. Повсюду люди ожидали, сделают ли Соединенные Штаты то, что казалось единственно справедливым – позволят ли они панамцам вернуть контроль над Каналом – или вновь встанут на путь глобального «Манифеста судьбы», скомпрометированный поражением во Вьетнаме. Многим казалось, что американским президентом избран нужный человек – разумный и сострадательный – в нужное время. Однако консервативные бастионы Вашингтона и прочие правые фанатики били в колокола с остервенением – как мы можем бросить этот оплот национальной обороны, символ американской изобретательности, эту полоску воды, связывающую благосостояние Южной Америки с прихотями наших коммерческих интересов!?
Во время моих поездок в Панаму я привык останавливаться в «Континентале». Однако на пятый раз я поселился напротив в «Панаме», поскольку в«Континентале» проходила реконструкция и было очень шумно. Вначале я досадовал – «Континенталь» был мне вторым домом, Но затем просторное лобби с ротанговыми стульями и деревянным вентиляторами под потолком стали мне нравиться все больше, и я представлял себе, что тут мог бы прогуливаться Хамфри Богарт. Я выписал себе «New York Review of Books», в котором только что прочитал статью Грэма Грина о Панаме, глядел на вентиляторы и вспоминал вечер двухлетней давности.
«Форд – слабый президент, который не будет переизбран», – Омар Торрихос предсказал это в 1975 г. на встрече с влиятельными панамскими гражданми. Я был одним из немногих иностранце, приглашенных в элегантный старый клуб со скрипящими вентиляторами под потолком. «По этой причине я решил ускорить решение проблемы Канала. Сейчас настало хорошее время, чтобы начать масштабное политическое сражение за его возвращение».
Речь вдохновила меня. Я вернулся в свой номер и нацарапал письмо, которое отправил в «Boston Globe». После возвращения в Бостон редактор позвонил мне в офис и попросил написать полемическую статью «Колониализму нет места в Панаме в 1975 г.». Статья заняла заняла почти половину полосы на развороте с редакторской колонкой в номере от 19 сентября 1975 г.
В статье указывались три причины для передачи Канала Панаме. Во-первых, «существующая ситуация несправедлива – это весомая причина в любом случае». Во-вторых, «существующее соглашение создает куда большую угрозу безопасности, чем передача контроля панамцам». Я сослался на исследования, проведенные Межокеанской комиссией Канала, которая заключила, что «трафик судов может быть прерван на два года взрывом бомбы – установленной всего одним человеком – со стороны дамбы Гатун» и неоднократно упоминаемые Торрихосом. И, в-третьих, существующая ситуация создает серьезные проблемы для уже ухудшившихся отношений Соединенных Штатов с Латинской Америкой». Я заканчивал статью выводом:
Лучший способ обеспечить длительное и эффективное функционирование Канала состоит в том, чтобы помочь панамцам взять на себя контроль над Каналом и отвественность за него. Тем самым, мы смогли бы гордиться действиями, подтверждающими принципы, ставшие причинами самоопределения, в которых мы заверяли себя 200 лет назад…
Колониализм был в моде на рубеже столетий (в начале 1900-х гг.) так же, как и в 1775 г. Возможно, заключение Соглашения было оправдано в контексте тех времен. Сегодня этому нет оправдания. Колониализму нет места в 1975 г. Мы, празднующие свое двухсотлетие, должны понять это и действовать соответственно.
Статья была смелым шагом с моей стороны, учитывая тот факт, что я только что стал партнером MAIN. Партнеры обычно избегали общения с прессой и, уж конечно, воздерживались от резких публикаций на политические темы на страницах самой престижной газеты Новой Англии. Я получил по внутриофисной почте массу замечаний, главным образом, анонимных, прикрепленных к копиям статьи. Я был уверен, что узнал почерк Чарли Иллингуорта. Мой первый менеджер проекта проработал в MAIN более десяти лет и все еще н был партнером. Череп и скрещенные кости украшали очередной листок:
«Этот комми действительно партнер в нашей фирме?».
Бруно вызвал меня к себе в кабинет и сказал:
«Вы огребете кучу непрятностей по этому поводу. MAIN – довольно консервативное местечко. Но я хочу, чтобы вы знали, что я думаю, вы поступили умно. Торрихосу это понравится и, я надеюсь, вы пошлете ему копию. Отлично. А шутники в офисе, полагающие Торрихоса социалистом, не смогут сделать ни черта, пока работа идет».
Бруно был прав, как обычно. Сейчас, в 1977 г., в Белом доме уже сидел Картер, и серьезные переговоры по Каналу шли полным ходом. Многие конкуренты MAIN взяли неправильную сторону и были вышвырнуты из Панамы, наша же работа преумножилсь. И я сидел в лобби «Панамы», закончив читать статью Грэма Гина в «New York Review of Books».
В статье, названной «Страна пяти границ», обсуждалась коррупция среди высокопоставленного руководства Национальной гвардии Панамы. Автор указывал, что сам генерал признался, что вынужден был предоставить многим из своего окружения особые привилегии, например, роскошное жилье, потому что, «если я не заплачу им, им заплатит ЦРУ». Очевидно было, что американское разведывательное сообщество было тайно настроено подорвать усилия президента Картера и, при необходимости, скупить военное руководство Панамы и сорвать переговоры по Каналу. Я не мог не задаться вопросом, не начали ли шакалы сжимать кольцо вокруг Торрихоса.
Я видел фотографию в рубрике «Люди» то ли в «TIME» то ли в «Newsweek», на которой были изображены сидящие вместе Торрихос и Грин, а подпись указывала, что писатель стал личным гостем и другом генерала. Мне хотелось знать, что генерал должен был подумать о романисте, которому, очевидно, доверял и который разместил столь критический материал.
Статья Грэма Грина поднимала еще один вопрос, имевший прямое отношение к тому дню 1972 г., когда я сидел за кофе у Торрихоса. Тогда я предположил, что Торрихос знает, что игра с внешним долгом сделает его богатым, а на страну наложит долговое бремя. Я был уверен, что он знает, что эта игра основывается на посылке о продажности людей у власти, и что его решение не искать личной выгоды, а использовать иностранную помощь на помощь своему народу, будет расценено как угроза всей системе. Мир наблюдал за этим человеком, его действия имели последствия далеко за пределами Панамы, и это не могло ему просто так сойти с рук.
Я спрашивал себя, какой должна быть реакция корпоратократии на то, что иностранные кредиты пошли на помощь бедным в Панаме, а не на ее банкротство. Я спрашивал себя, сожалеет ли Торрихос о нашей с ним договоренности тех дней – и я не был уверен, что сам чувствую по этому поводу. Я тогда отстранился от своей роли ЭКа и сыграл в его игру вместо своей, принимая его требования о честности в обмен на большой объем контрактов. По большому счету, это было мудрое решение MAIN. И тем не менее, это противоречило тому, чему меня учила Клодин, это не продвигало глобальную империю. Неужели поэтому выпустили шакалов?
Я вспомнил свои мысли при уходе от Торрихоса о том, что латиноамериканская история заполонена мертвыми героями. Система, основанная на совращении общественых деятелей, нетерпима к отказывающимся быть совращенными.
Я подумал, что мои глаза сейчас выскочат их орбит. Знакомая фигура медленно пересекала лобби. Вначале я, и правда, подумал, что это Хамфри Богарт, но ведь Богарт давно умер. Затем я узнал в человеке, проходящем мимо меня, одну из самых больших величин в современной английской литературе, автора «Гордости и славы», «Комедиантов», «Нашего человека в Гаване» и, наконец, автора той статьи, которая лежала на столе передо мной. Грэм Грин поколебался секунду, посмотрел по сторонам и направился в кофейню.
Мне хотелось броситься за ним, но я сдержал себя. Внутренний голос сказал мне, что ему нужно побыть одному и что он, скорее всего, уклонится от меня. Я подхватил «New York Review of Books» и с удивлением обнаружил себя стоящим у входа в кофейню.
Я уже позавтракал этим утром и метрдотель бросил на меня непонимающий взгляд. Я поглядел вокруг – Грэм Грин сидел за столиком у стены. Я указал на столик рядом с ним.
«Туда, – сказал я метрдотелю. – Я могу заказать еще один завтрак?»
Я всегда был щедр на чаевые, метрдотель понимающе улыбнулся и провел меня к столу.
Романист был поглощен своей газетой. Я заказал кофе и круассан с медом. Мне хотелось знать что думает Грин о Панаме, Торрихосе и переговорах по Каналу, но я понятия не имел, как завязать беседу. Затем он поднял глаза и пригубил глоток их своего бокала.
«Простите», – сказал я.
Он впился в меня взглядом – или мне так показалось: «Да?».
«Мне очень неудобно. Но ведь вы Грэм Грин, не правда ли?».
«Почему же? Да, действительно. – Он тепло улыбнулся. – Впрочем, большинство в Панаме не узнает меня».
Я долго распинался о том, что он мой любимый романист, а затем рассказал ему краткую историю своей жизни, включая работу в MAIN и встречу с Торрихосом. Он спросил меня, не тот ли я консультант, который написал статью о Соединенных Штатах, уходящих их Панамы: «В „Boston Globe“, если я правильно припоминаю».
Я был изумлен.
«Смелая вещь, учитывая ваше положение, – сказал он. – Не желаете ли присоединиться ко мне?»
Я пересел за его столик и мы просидели с ним полтора часа. По мере разговора я понял, насколько он близок Торрихосу. Время от времени он говорил о генерале, как отец говорит о своем сыне.
«Генерал, – говорил он, – попросил меня написать книгу о своей стране. Я как раз этим занят. Это будет документальная книга, немножко не то, что я обычно пишу».
Я спросил его, почему он обычно пишет романы вместо публицистики.
«Беллетристика безопаснее», – ответил он. – Большинство моих тем весьма неоднозначны. Вьетнам. Гаити. Мексиканская революция. Многие издатели побоялись бы издавать публицистические книги на эту тему». Он указал на «New York Review of Books», оставшийся лежать на моем столе: «Слова, подобные тем, могут нанести большой ущерб». Затем он улыбнулся: «Кроме того, мне нравится писать романы, они дают большую свободу, – он пристально посмотрел на меня. – Это очень важно, писать об этих вещах. Как в вашей статье в „Globe“ о Канале».
Его восхищение Торрихосом было очевидно. Казалось, панамский глава впечатлял романиста столь же сильно, сколь и своих бедных и обездоленных соотечественников. Очевидно было также беспокойство Грина за жизнь своего друга.
«Это тяжелая задача, – воскликнул он, – одолеть гиганта с Севера!». Он печально покачал головой: «Я опасаюсь за его безопасность».
Ему пора было уезжать.
«Должен успеть на рейс во Францию,в – сказал он, медленно поднимаясь и пожимая мне руку. Он смотрел мне в глаза. – Почему вы не пишете книгу?». Он ободряюще кивнул:
«Она живет в вас. Но помните. Пишите об этом лучше на мой манер».
Он повернулся и стал уходить. Затем остановился и сделал несколько шагов назад.
«Не волнуйтесь, – сказал он. – Генерал победит. Он вернет Канал назад».
Торрихос действительно вернул его. В том же 1977 г. он добился успеха на переговорах по Каналу и по новому Соглашению Зона Канала и сам Канал переходили под панамский контроль. Правда, Белому дому предстояло еще убедить американский Конгресс ратифицировать Соглашение. Последовало длинное и трудное сражение. В конце концов, Соглашение было ратифицировано с преимуществом в один голос. Консерваторы поклялись отомстить.
Когда много лет спустя книга Грэма Грина «Узнать генерала» вышла в свет, в ней было посвящение: «Друзьям моего друга Омара Торрихоса в Никарагуа, Сальвадоре и Панаме».
Глава 18. Король королей Ирана
В промежутке между 1975 и 1978 гг. Я часто посещал Иран. Иногда я буквально разрывался на части между Латинской Америкой или Индонезией и Ираном. Шах шахов (буквально, «король королей», официальный титул) представлял собой диаметрально противоположную проблему, нежели в странах, в которых мы работали.
Иран был богат нефтью и, подобно Саудовской Аравии, не было нужды опутывать его долгами для финасирования амбициозных проектов. Однако Иран значительно отличался от Саудовской Аравии, во-первых, значительно большим населением, во-вторых, тем, что население его преимущественно не было арабским. Кроме того, страна имела бурную политическую историю, как собственную, так и отношений с соседями. Поэтому был избран другой подход. Вашингтон и американское деловое сообщество решили сделать из шаха символ прогресса.
Мы запустили огромный проект для того, чтобы показать миру, чего может достичь сильный демократически настроенный лидер, приверженный америанским корпоративным и политическим интересам. Не обращая внимания на его очевидно недемократический титул или несколько менее очевидно недемократический характер организованного ЦРУ переворота против его демократически избранного премьер-министра. Вашингтон и его европейские партнеры представляли правительство шаха как альтернативу правительствам Ливии, Китая. Кореи, где нарастала мощная волна антиамериканизма.
Со всех сторон шах выглядел прогрессивным другом малоимущих. В 1962 г. он раздробил крупные частные землевладения и передал землю крестьянам. Нас следующий год он совершил свою Белую революцию, открывшую широкую дорогу социально-экономическим реформам. Все 1970-е годы могущество ОПЕК росло, и шах становился все более и более влиятельным мировым лидером. В то же самое время Иран развивал одну из самых мощных армий на исламском Ближнем Востоке.
MAIN участвовала во множестве проектов, охватывавших большую часть территории страны, от туристических зон на Каспии на севере до секретных военных объектов, контролирующих Ормузский пролив, на юге. И опять существом нашей работы являлось прогнозирование региональных потенциалов развития, проектирование и строительство энергосистем и линий электропередач, которые обеспечили бы требуемую электроэнергию для промышленного и коммерческого роста, выводимого из этих прогнозов.
Один за другим я посетил большинство основных регионов Ирана. Я следовал по старинному караванному пути через горы в пустыне от Кирмана до Бендер-Аббаса, я бродил по руинам Персеполя, легендарного дворца королей и одного из чудес света. Я совершил тур по самым известным и захватывающим местам страны. Шираз, Исфахан, волшебный палаточный город близ Персеполя, где короновался шах. Я полюбил эту страну и ее непростых людей.
На первый взгляд, Иран предствлял собой образец христианско-мусуьлманского сотрудничества. Однако вскоре я узнал, что под внешним спокойствием может таиться глубочайшее недовольство.
Однажды поздно вечером в 1977 г. вернувшись в свой номер, я обнаружил записку, подсунутую под дверь. Я был поражен, увидев, что она подписана человеком по имени Ямин. Я никогда не встречался с ним, но на правительственном бирифнге его охарактеризовали как знаменитого и наиболее опасного радикала. Записка, написанная красивым почерком по-английски, приглашала меня в некий ресторан с условием, что приходить мне стоит, лишь если и в самом деле мне интересен Иран с той стороны, которую никогда не видят люди «в моем положении». Я подумал, знает ли Ямин о моем истинном «положении». Я понимал, что иду на огромный риск, однако не смог справиться с искушением повстречаться с этим загадочным человеком.
Я вышел из такси перед кроходной дверью в высокой стене – настолько высокой, что я не мог видеть здание за ней. Красивая иранка в черных длинных одеждах проводила меня внутрь и повела меня по коридору, освещенному декоративными керосиновыми лампами, свисающими с низкого потолка.
Пройдя по коридору, мы вошли в комнату, которая ослепила меня прямо-таки бриллиантовым сиянием. Когда мои глаза, наконец, привыкли, я увидел, что стены комнаты инкрустированы полудрагоценными камнями и перламутром. Ресторан был освещен длинными белыми свечами в вычурных бронзовых люстрах и подсвечниках.
Высокий человек с длинными черными волосами, одетый в хорошо пошитый синий костюм, подошел и пожал мне руку. Он назвал себя Ямином, по его произношению я предположил в нем иранца, обучавшегося в Британии, и удивился тому, как мало он напоминал опасного радикала. Он провел меня мимо нескольких столиков, за которыми сидели спокойно ужинавшие пары, в уединенный альков, в котором, по его заверениям, нам была обеспечена полная конфиденциальность. На мой взгляд, этот ресторан отлично подходил для тайных свиданий. Хотя наше свидание, пожалуй было в тот вечер единственным, не имевшим отношения к сердечным тайнам.
Ямин был очень доброжелателен. Во время нашего разговора я понял, что он рассматривает меня как экономического консультанта, а не как человека тайных помыслов. Он объяснил мне, что выбрал меня, потому что узнал, что я состоял в Корпусе Мира и к тому же пользуюсь любой возможностью, чтобы узнать страну и смешаться с ее людьми.
«Вы еще очень молоды по сравнению с большинством людей вашей профессии, – сказал он. – У вас еще сохранился живой интерес к нашей истории и нашим проблемам. Вы – наша надежда».
Эти слова, его внешность, обстановка и присутствие других людей в ресторане сильно успокоили меня. Я привык общаться с людьми, оказывающими мне помощь, подобно Раси на Яве или Фиделю в Панаме, и я принимал ее с благодарностью. Я знал, что отличаюсь от других американцев своим интересам к местам, которые посещаю. Я давно понял, что люди относятся к вам много лучше, если вы открываете свои глаза, уши и сердце их обычаям и культуре.
Ямин спросил меня, знаю ли я о проекте «Цветущая пустыня»: «Шах верит в то, что когда-то наши пустыни были плодородными равнинами и густями лесами. По крайней мере, он так считает. Согласно этой теории, во времена господства Александра Македонского огромные армии, сопровождаемые миллионами овец и коз, пронеслись по этой земле. Они съели всю траву и прочую растительность. Исчезновение растений повлекло засуху и, в конечном счете, огромные пространства стали пустыней. Теперь все, что нам нужно сделать, это засадить пустыню миллионами деревьев. После этого – и очень быстро – дожди вернутся и пустыня зацветет снова. Конечно, на это потребуются сотни миллионов долларов, – он снисходительно улыбнулся. – Компании, подобные вашей, получат огромную прибыль».
«Я так понял, вы в эту теорию не верите».
«Пустыня – это символ. Превращение ее в зеленую равнину – намного больше, чем просто сельское хозяйство».
Около нас появились несколько официантов с подносами, на которых стояли красиво украшенные иранские блюда. Спросив моего разрешения, Ямин стал брать еду с подносов. Затем он повернулся ко мне.
«Вопрос вам, мистер Перкинс, если позволите. Что именно разрушило культуру ваших туземных индейских народов?»
Я отвечал в том духе, что причин тому было множество, включая жадность и превосходство в вооружении.
«Да, правильно. Все верно. Но не способствовало ли этому более всего разрушение среды обитания?». Он продолжал объяснять, что как только леса и бизоны были уничтожены, а люди перемещены в резервации, это разрушило всю основу культуры.
«Вы же видите, то же самое происходит и здесь, – сказал он. – Пустыня – наша среда обитания. Проект „Цветущая пустыня“ угрожает ничем иным, как разрушением основ нашей жизни. Как мы можем это допустить?»
Я сказал ему, что как мне известно, идея проекта родилась у самих иранцев. Саркастически засмеявшись, он отвечал, что идея была подсказана шаху правительством Соединенных Штатов, а шах всего лишь американская марионетка.
«Настоящий перс никогда бы не допустил такого», – сказал Ямин. Затем он пустился в длинные рассуждения об отношении его народа – бедуинов – к пустыне. Он подчеркнул тот факт, что множество урбанизированных иранцев приезжают на отпуск в пустыню. Они устанавливают палатки для всей семьи и живут там неделю и больше.
«Мы – наш народ – часть пустыни. Люди, которыми правит шах, правит железной рукой, как ему кажется, – не просто из пустыни. Мы – и есть пустыня».
Посел этого он рассказал мне о его собственной жизни в пустыне. Когда вечер закончился, он проводил меня назад к крохотной двери в высокой стене. Мое такси ожидало снаружи. Ямин пожал не руку и поблагодарил за проведенное с ним время. Он снова упомянул мой молодой возраст и мою открытость и сказал, что то, что я занимаю такой пост, вселяет в него надежду на будущее.
«Я очень рад иметь дело с таким человеком, как вы, – он продолжал удерживать мою руку в своей. – Я попросил бы вас еще об одном одолжении.
Я не прошу вас об этом просто так. Я делаю это лишь потому, что после нашего сегодняшнего вечера, это будет иметь значение для вас. Вы извелечете из этого для себя много пользы».
«Что же я могу сделать для вас?»
«Я хотел бы вас представить одному своему очень дорогому другу, который много вам расскажет о нашем короле королей. Возможно, он шокирует вас, но я уверяю, эта встреча будет стоить потраченного на нее времени».
Глава 19. Признания замученного человека
Несколько дней спустя Ямин вывез меня из Тегерана через пыльные и обветшавшие трущобы по старой караванной тропе на край пустыни. Когда солнце уже садилось за городом, он остановил автомобиль среди крошечных грязных лачуг, окруженных пальмами.
«Очень старый оазис, – объяснил он, – он существовал за много столетий до Марко Поло». Он провел меня к одной из лачуг: «Человек внутри имеет степень PhD одного из ваших престижнейших университетов. По причинам, которые вас скоро станут ясны, он предпочитает оставаться анонимным, зовите его просто Док».
Он постучал в дереянную дверь, оттуда послышался приглушенный голос. Ямин толкнул дверь и провел меня внутрь. Крошечная комната без окон была освещена только керосиновой лампой на низком столике в углу. Когда мои глаза привыкли, я увидел, что грязный пол застелен персидскими коврами. В тени в углу я заметил контуры человека. Он сидел позади лампы, свет которой скрывал его внешность. Я видел только, что он укутан одеялами и голова его чем-то обмотана. Он сидел в инвалидном кресле, и кроме столика, это был единственный предмет мебели в комнате. Ямин пригласил меня усаживаться прямо на ковер. Сам он нежно обнял сидящего человека, сказал ему на ухо несколько слов и затем вернулся и сел рядом.
«Я говорил вам о мистере Перкинсе, – сказал он. – Для нас обоих большая честь видеть вас, сэр».
«Мистер Перкинс, добро пожаловать». Голос с едва заметным акцентом был низким и хриплым. Я наклонился вперед, чтобы лучше слышать. «Вы видите искалеченного человека. Я не всегда был таким. Когда-то я был так же силен, как и вы. Я был ближайшим и довереннейшим советником шаха, – последовала долгая пауза, – шаха шахов, короля королей». Его голос, подумал я, гораздо более грустен, нежели сердит.
«Я лично знавал многих мировых лидеров. Эйзенхауэр, Никсон, де Голль. Они доверяли мне вести эту страну в лагерь капитализма. Шах доверял мне и… – он издал звук, похожий на кашель, но я думаю, это был смешок, – я доверял шаху. Я верил его речам. Я был убежден, что Ирану суждено вести мусульманский мир в новую эпоху, что Персия выполнит свое предназначение. Это казалось нашей общей судьбой – шаха, моей, всех нас, кто исполнял эту миссию, кто думал, что рожден ее исполнять».
Ворох одеял задвигался, инвалиднео кресло заскрипело и немного повернулось. Я мог видеть контур лица в профиль, косматую бороду и – я ужаснулся – у него не было носа! Я задрожал и стал задыхаться.
«Не самая привлекательная внешность, как сказали бы у вас, а, мистер Перкинс? Жаль, что вы не можете увидеть это при хорошем свете. Это впечатляет, – снова послышался сдавленный смех. – Но, поскольку вы можете меня узнать, я должен остаться анонимным. Конечно, вы могли бы установить мою личность при желании, хотя вы и обнаружите, что я мертв. Официально я больше не существую. Думаю, вы не станете этого делать. Незнание гораздо безопаснее для вас и вашей семьи. У шаха и САВАК длинные руки».
Кресло заскрипело и вернулось на свое место. Я почувствовал облегчение, как если бы не видеть этот профиль означало стереть из памяти жестокость, с которой это было сделано. В то время я еще не знал об этом обычае у некоторых исламских народов. Считалось, что отрезание носов вождям приносит позор всему их народу. Этим они клеймились на всю жизнь – как ясно демонстрировало лицо этого человека.
«Я уверен, мистер Перкинс, что вы спрашиваете себя, зачем мы пригласили вас сюда. – Не ожидая ответа, человек в инвалидном кресле продолжал. – Теперь вы видите, что из себя представляет человек, называюший себя королем королей, а на самом деле, являющийся слугой сатаны. Его отец был свергут вашим ЦРУ – мне очень неприятно говорить об этом – с моей помощью, потому что как говорили, он сотрудничал с наци. Затем была беда с Моссадеком. Сегодня наш шах обгоняет Гитлера на пути в царство зла. Он делает это при полной осведомленности и поддержке вашего правительства».
«Почему?» – спросил я.
«Очень просто. Он ваш единственный реальный союзник на Ближнем Востоке, а ваш мир вращается на нефтяной оси Ближнего Востока. О, у вас есть Израиль – но это, скорее, пассив, чем актив. И там нет нефти. Ваши политики должны заботиться о голосах евреев, потому что их деньги финансируют их кампании. Так что, я боюсь, вы зависите от Израиля. А Иран – ключ. Ваши нефтяные компании – даже более могущественные, чем евреи – нуждаются в нас. Шах вам нужен, или вы думаете, что нужен, точно так же, как были нужны коррумпированные лидеры Южного Вьетнама».
«Вы предлагаете что-то еще? Неужели Иран – эквивалент Вьетнама?»
«Потенциально гораздо хуже. Увидите, шах долго не продержится. Мусульманский мир ненавидит его. Не только арабы, но и мусульмане повсюду – в Индонезии, в Соединенных Штатах, и главное, его собственный персидский народ, – раздался громкий стук, я понял, что он ударил по ручке кресла. – Он – зло! Мы, персы, ненавидим его». Наступила тишина. Я слышал лишь его тяжелое дыхание, как если бы это усилие обессилило его.
«Док очень близок к муллам, – сказал мне Ямин тихим и спокойным голосом. – В религиозных общинах зреет огромное недовольство повсюду в стране, за исключением разве что горстки коммерсантов, которым на пользу капитализм шаха».
«Я не подвергаю сомнению ваши слова, – сказал я. – Но за свои четыре визита я не видел ничего подобного. Каждый, с кем я говорил, восхвалял шаха и восхищался экономическим ростом».
«Вы же не говорите на фарси, – заметил Ямин. – Вы слышите только то, что вам говорят люди, которым это выгодно, которые получили образование в Штатах или Британии и работают на шаха. Док у нас теперь исключение».
Он сделал паузу, казалось обдумывая следующие слова. «То же самое с вашей прессой. Они говорят лишь с немногими из окружения шаха. Конечно, большей частью ваша пресса также контролируется нефтью. Так что они слышат и печатают лишь то, что хотят читать их рекламодатели».
«Почему мы говорим вам все это, мистер Перкинс? – голос Дока еще более охрип, как будто разговор и переживания отнимали у него даже те немногие силы, которые он припас для этой встречи. – Потому что мы хотим убедить вас и вышу компанию выйти из игры и уехать из страны. Мы хотим предупредить вас, что если вы собираетесь заработать здесь много денег, это напрасная иллюзия. Это правительство долго не проживет. – И вновь я услышал, как он стукнул по ручке кресла. – И тем, кто придут им на смену, не нравитесь ни вы, ни похожие на вас».
«Вы имеете в виду, что нам не заплатят?»
Док сломался в припадке кашля. Ямин подошел к нему и похлопал по спине. Когда кашель прошел, он поговорил с доком на фарси и вернулся на свое место.
«Нам надо заканчивать разговор, – сообщил он мне. – Отвечу на ваш вопрос: да, вам не заплатят. Вы сделаете всю работу, но когда настанет время пожинать плоды, шаха не будет».
Когда мы ехали назад, я спросил Ямина, почему он и Док решили предупредить MAIN о грядущих финансовых потерях.
«Мы были бы счастливы увидеть вашу компанию обанкротившейся. Однако мы предпочитаем увидеть, что вы покинули Иран. Если она уйдет, это даст начало тенденции. Это то, на что мы надеемся. Видите ли, мы не хотим кровопролития, но шах должен уйти и мы используем для этого все мирные способы. Так что мы молим Аллаха, чтобы вы убедили вашего господина Замботти уйти, пока еще есть время».
«Почему я?»
«Я знал во время нашего разговора о проекте „Цветущая пустыня“, что вы открыты для правды. Я знал, что наша информация о вас верна, вы – человек между двумя мирами, человек посередине».
Это заставило меня задуматься о том, что он еще обо мне знает.
Глава 20. Падение короля
Однажды вечером в 1978 г., сидя в роскошном баре лобби «Интерконтиненталя» в Тегеране», я почувствовал на своем плече чью-то руку. Я повернулся и увидел крупного иранца в деловом костюме.
«Джон Перкинс! Не узнаешь меня?»
Бывший футболист заметно потяжелел, но голос его остался прежним. Это был мой старый друг Фархад, которого я не видел больше десяти лет. Мы обнялись и сели рядом. Мне быстро стало очевидно, что он знал обо мне и моей работе все. Было также очевидно, что он не собирался делиться со мной сведениями о своей работе.
«Давай сразу передем к делу, – сказал он и заказал еще пива. – Я завтра лечу в Рим. Там живут мои родители. У меня есть билет для тебя на этот рейс. Ты должен лететь». Он вручил мне авиабилет. Я ни на секунду не усомнился в его словах.
В Риме мы пообедали с родителями Фархада. Его отец, отставной иранский генерал, когда-то закрывший грудью шаха от пули, выражал разочарование в совем бывшем боссе. Как он сказал, за последние годы шах показал свою истинное лицо, все свое высокомерие и жадность. Генерал обвинял американских политиков в поддержке Израиля, коррумпированных лидеров и деспотические правительства – в ненависти, охватившей весь Ближний Восток, и предсказал, что шаху осталось несколько месяцев.
«Знаете, – сказал он, – вы посеяли семена этого восстания, когда свергли Моссадека. Вы думали, что это очень умный ход, так же, как и я тогда. Но теперь это возвращается и надолго, к вам и к нам».
Я был изумлен его словами. Я слышал нечто подобное от Ямина и Дока, но в устах этого человека, они пробретали новый смысл. К этому времени все знали о существовании фундаменталистского исламского подполья, но мы полагали, что шах очень популярен у своего народа и поэтому политически неуязвим. Генерал,однако, был непреклонен.
«Запомните мои слова, – торжественно сказал он, – падение шаха будет только началом. Это будет лишь первая демонстрация того, куда идет мусульманский мир. Наш гнев тлел под песком слишком долго. Скоро он вырвется наружу».
За обдеом я много услышал об аятолле Рухолле Хомейни. Фархад и его отец объяснили, что они не поддерживают его фанатический шиизм, но находятся под впечатлением от его выступлений против шаха. Они сообщили мне, что этот клерикал, имя которого переводилось как «вдоховленный Богом», родился в семье посвященных шиитских богословов в деревне близ Тегерана в 1902 г.
Хомейни не стал вступать в борьбу Моссадека с шахом в начале 1950-х гг., но активно выступил против шаха в 1960-х, критикуя повелителя настолько непримиримо, что был выслан в Турцию, откуда он переехал в священный шиитский город Эн-Наджаф, где стал признанным лидером оппозиции. Он слал письма, статьи, записанные на магнитофон выступления, убеждаюшие иранцев подняться, свергнуть шаха и создать клерикальное государство.
Спустя два дня после обеда с Фархадом и его родителями в новостях из Ирана сообщалось о взрывах и беспорядках. Аятолла Хомейни и муллы начали свое наступление, которое очень скоро привело их к власти. Все последующее случилось очень быстро. Описанный отцом Фархада гнев прорвался кровавым исламским восстанием. Шах бежал в Египет в январе 1979 г., а затем с диагнозом рака улетел в нью-йоркскую больницу.
Последователи аятоллы Хомейни потребовали его возвращения. В ноябре 1979 г. вооруженная толпа исламистов захватила здание посольства Соединенных Штатов в Тегеране и удерживала пятьдесят два американских заложника в течение последующих 444 дней. Предидент Картер пытался договориться об освобождении заложников. А когда переговоры потерпели неудачу, он дал добро на военно-спасательную операцию, начатую в апреле 1980 г. Это была катастрофа и тот молоток, который вколотил последний гвоздь в крышку гроба президентства Картера.
Огромное давление, оказанное американскими коммерческими и политическими группами, вынудило больного раком шаха покинуть Соединенные Штаты. С самого дня своего бегства из Ирана ему было тяжело найти убежище, все прежние друзья отвернулись от него. Лишь генерал Торрихос проявил сострадание и предложил шаху убежище в Панаме, несмотря на всю свою неприязнь к политике шаха. Шах прилетел и получил приют в том же загородном отеле, в котором недавно было подписано новое Соглашение по Каналу.
Муллы потребовали выдачи шаха в обмен на заложников, удерживаемых в американском посольстве. Те, кто выступал в Вашингтоне против Соглашения по Каналу, обвиняли Торрихоса в коррупции, сговоре с шахом и в том, что он подвергает опасности жизни американских граждан. Они также требовали, чтобы шаха выдали Хомейни. Как ни странно, несколькими неделями ранее многие из них были самыми горячими сторонниками шах. В конечном счете, горделивый король королей вернулся в Египет, где и умер от рака.
Предсказания Дока сбывались. MAIN потеряла миллионы долларов в Иране, как и множество наших конкурентов. Картер потерял шансы на переизбрание. Администрация Рейгана-Буша промаршировала в Белый дом с обещаниями освободить заложников, свергнуть мулл, восстановить демократию и вернуть Панамский Канал.
Для меня же уроки были неоспоримы. Иран наглядно демонстрировал, что Соединенные Штаты были нацией, предпринимащей все усилия, чтобы отвергнуть правду о той роли, которую мы играем в мире. Казалось невозможным, чтобы мы были настолько дезинформированы о шахе и кипевшей к нему ненависти. Даже те из нас, которые работали в компаниях подобных MAIN, имевших офисы и персонал в стране, ничего не знали. Я был уверен, что АНБ и ЦРУ должны были видеть то, что было настолько очевидным для Торрихоса уже в 1972 г., когда я встречался с ним, но наше разведывательное сообщество намеренно поощряло нашу слепоту.
Глава 21. Колумбия – замковый камень Латинской Америки
Саудовская Аравия, Иран и Панама были прекрасным полигоном для увлекательных экспериментов, однако все же были исключением. Две первых страны имели огромные запасы нефти, третья – Канал. Ситуация в Колумбии была более типичной и MAIN была там ведущим проектантом гигантского гидротехнического комплекса.
Один профессор колумбийского колледжа, пишущий книгу по истории пан-американских отношений как-то сказал мне, что значение его страны вполне оценил Теодор Рузвельт. По его словам, показывая на карту, американский президент назвал Колумбию «замковым камнем в своде Южной Америки». Я никогда не проверял эту историю, однако, конечно, верно, что на карте Колумбия находится на самом верху континента, как бы скрепляя остальную часть материка вместе. Она соединяет все южные страны с Панамским перешейком и, следовательно, с Центральной и Северной Америкой.
Говорил ли Рузвельт эти слова или нет, но он был лишь одним из многих президентов, которые понимали ключевую роль Колумбии. В течение почти двух столетий Соединенные Штаты рассматривали Колумбию как краеугольный камень – или, точнее, как дверь в Южное полушарие для бизнеса и политики.
Страна к тому же неимоверно красива – впечатляющие побережья Атлантики и Тихого океана, поросшие пальмами, величественные горы, пампа соперничает с Великими равнинами Среднего Запада Северной Америки, гигантские дождевые леса, населенные разнообразнейшей фауной и флорой. Население тоже отличается небывалым разнообразием физических и культурных черт многочисленных этносов – от туземных тайронов до приезжих из Африки, Азии, Европы и Ближнего Востока.
В истории Латинской Америки Колумбия всегда играла ключевую роль. В колониальный период Колумбия была резиденцией всех вице-королей испанских территорий к северу от Перу и к Югу от Коста-Рики. Огромные флоты галеонов, груженых золотом, отплывали из прибрежной Картахены, чтобы транспортировать золото из далеких южных Чили и Аргентины в Испанию. Многие важнейшие сражения войн за независимость произошли именно в Колумбии, например, силы Симона Боливара разбили испанских роялистов в победном сражении при Бояке в 1819 г.
Сейчас Колумбия имела репутацию родины нкоторых из самых блестящих писателей, художников и философов Латинской Америки, а также страны с финансово ответственным и относительно демократическим правительством. Она послужила моделью для программы президента Кеннеди по национальному строительству в Латинской Америке. В отличие от Гватемалы, ее правительство не было креативой ЦРУ, и в отличие от Никарагуа, ее правительство было демократически избранным, представляющим льтернативу праворадикальным диктаторам и комунистам. Наконец. В отличие от множества стран, включая сильные Бразилию и Аргентину, Колумбия не выказывала недоверия Соединенным Штатам. Имидж Колумбии как надежного союзника продолжал укрепляться, несмотря на ее наркокартели.
Славное прошлое колумбийской истории, однако, было омрачено ненавистью и насилием. Резиденция испанского вице-короля была также обиталищем инквизиции. Великолепные форы, гасиенды и города были выстроены на костях индейских и африканских рабов. Сокровища, перевозимые золотыми галеонами, священные реликвии и произведения искусства, переплавленные для удобства транспортировки, были вырваны из сердца древних народов. Сами гордые культуры пали, сраженные мечами конкистадоров и болезями. Не так давно спорные президентские выборы в 1945 г. закончились глубокой враждой между политическими партиями, которая привела к гражданской воне Ла Виоленции (1948-1957), во время которой погибло боле двухсот тысяч человек.
Невзирая на конфликты и насмешки, Вашингтон и Уолл-Стрит всегда арассматривали Колумбию как критический фактор в продвижении пан-американских политических и коммерческих интересов. Тому было несколько причин – в дополнение к важному географическому положению Колумбии это происходило из-за впечатления, что правители многих стран чутко прислушиваются к Боготе и того факта, что страна экспортировала множество товаров, пользовавшихся спросом в Соединенных Штатах – кофе, бананы, текстиль, изумруды, цветы, нефть и кокаин – а также была рынком для наших товаров и услуг.
Одной из важнейших услуг, которые мы продавали Колумбии в конце двадцатого столетия, была строительная и техническая экспертиза. Колумбия была похожа на большинство мест, где я бывал. Сравнительно легко было продемонстрировать, какие выгоды страна получит от взятия огромного кредита и реализации проектов, выплачивая долг в т.ч. природными ресурсами. Огромные инвестиции в электросети, шоссе и телекоммуникации позволили бы Колумбии освоить свои обширные газовые и нефтяные месторождения, нехоженые амазонские территории, а эти проекты позволили бы получить доход, достаточный для выплаты долга и процентов по нему.
Это в теории. В действительности же в наши намерения, как и повсюду в мире, входило подчинить Боготу глобальной империи. Моя работа, как обычно, состояла в обосновании размеров огромных кредитов. В Колумбии не было Торрихоса, и я понимал/, что мне не остается ничего другого, кроме как надувать экономические прогнозы и прогнозы роста нагрузки электросетей.
За исключением нескольких встреч по работе, Колумбия стала моим уединенным убежищем. Энн и я провели здесь несколько месяцев в начале 1970х гг. и даже сделали down payment маленькой кофейной фермы в горах на карибском побережье. Я думаю, это время как ни одно другое могло бы залечить раны, причиненные друг другу за прошлые годы. Однако, раны были слишком глубоки. После того как наш брак развалился, я смог по-настоящему познакомиться со страной.
В 1970-х гг. MAIN получила много контрактов на проектирование инфрраструктуры, включая сеть гидроэлектростанций и линий электропередач из джунглей к городам высоко в горах. Мне выделили офис в прибрежном городе Барранкилья, и там в 1977 г. я встретил красивую колумбийку, которая кардинально изменила мою жизнь.
У Паулы были длинные светлые волосы и зеленые глаза – совсем не то, что большинство иностранцев ожидают увидеть у колумбийки. Ее мать и отец приехали из Северной Италии и по наследству она стала модельером. Она пошла дальше и построила маленькую фабрику, где ее работы воплощались в жизнь и продавались в дорогих магазинах по всей стране, в Панаме и Венесуэле. Она была очень внимательным человеком и помогла мне преодолеть травму разрушенного брака и некоторые комплексы в отношении женщин, которые мне так мешали. Она также помогла мне больше узнать о последствиях моей работы.
Как я говорил раньше, наша жизнь составлена из ряда событий, над которыми мы не властны. Что касается меня, таки событиями стали учеба в средней школе в провинцальном Нью-Гэмпшире, в которой преподавал мой отец, встреча с Энн и дядей Франком, Вьетнамская война, встреча с Эйнаром Гривом. Однако даже перед лицом таких событий у нас есть выбор. Вся разница состоит в том, какой именно выбор мы сделаем. Например, к моему нынешнему месту в жизни привели мое стремление быть первым в школе, женитьба на Энн, вступление в Корпус Мира и выбор професии ЭКа.
Паула была таким же событием, и ее влияние приведет меня к действиям, которые изменят мою жизнь. До тех пор, пока я не встертил ее, большей частью я мирился с системой. Я часто сомневался в том, что делал, чувствовал свою вину, но всегда находил рациональное оправдание своему пребыванию в системе. Возможно, Паула просто появилась в нужное время. Возможно, я совершил бы необходимый шаг так или иначе, поскольку мой опыт в Саудовской Аравии, Иране и Панаме подтолкнул бы меня к этому. Но я был уверен, что как одна женщина – Клодин – убедила меня присоединиться к ЭКам, так и другая – Паула – была катализатором того, что мне было так нужно. Она убедила меня заглянуть глубоко внутрь себя и увидеть, что я никогда не буду счастлив до тех пор пока играю эту роль.
Глава 22. Американская республика против Глобальной империи
«Я буду откровенна, – сказала однажды Паула, когда мы сидели за чашкой кофе, – индейцы и фермеры, живущие вниз по реке, которую вы загадили, дьявольски ненавидят вас. Даже люди в городах, которых это не затронуло, сочувствуют партизанам, напавшим на вашу стройку. Ваше правительство называет их коммунистами, терористами и наркоторговцами, но на самом деле, они всего лишь люди, семьи которых живут на земле, которую уничтожает ваша компания».
Перед этим я рассказал ей о Мануэле Торресе. Он был инженером, нанятым MAIN, и одним из людей, недавно атакованных партизанами на строительстве дамбы гидроэлектростанции. Мануэль был гражданином Колумбии, нанятым потому, что одно из правил госдепартамента США запрещало посылать на строительство американских граждан. Мы именовали это правило «Колумбийцы – расходный материал» и оно символизировало доктрину, которую я начинал ненавидеть. Мои чувства в отношении подобной политики все больше и больше мешали мне жить в согласии с самим собой.
«Как сказал Мануэль, они стреляли из АК-47 в воздух и перед его ногами, – рассказывал я Пауле. – Он казался спокойным, когда говорил мне об этом, но я знаю, что он был на грани истерики. Они ни в кого не стреляли. Просто вручили письмо и отправили вниз по реке в лодках».
«Мой Бог! – воскликнула Паула. – Бедняга был очень напуган».
«Разумеется», – я сказал ей, что спросил Мануэля, не думает ли он, что они принадлежали к FARC или M-19, двум самым печально известным колумбийским партизанским группировкам.
«И?»
«Он сказал, ни один.
Но он верит тому, что они написали в письме».
Паула взяла газету, которую я принес и прочитала письмо вслух.
«Мы, те кто занят тяжким трудом выживания, клянемся кровью наших предков, что не позволим перегородить наши реки. Мы – простые индейцы и метисы, но предпочтем умереть, чем стоять в стороне, глядя, как затопляют нашу землю. Мы предупреждаем наших колумбийский братьев – прекращайте работу на строительные компании», – она отложила газету. «Что ты сказал ему?»
Я поколебался, но лишь на мгновение: «У меня не было выбора. Я должен гнуть линию компании. Я спросил его, неужели он думает, что это письмо могли написать фермеры».
Она продолжала терпеливо смотреть на меня.
«Он только пожал плечами. – Наши глаза встретились. – О, Паула, мне самому противна моя роль!»
«Что ты сделал потом?» – надавила она.
«Я стукнул кулаком по столу. Я напугал его. Я спросил его, разве бывают фермеры с АК-47. Знает ли он, кто изобрел АК-47».
«А он?»
«Да, но я едва услышал его ответ. Русские, ответил он. Я заверил его, что он совершенно прав, изобретателем был коммунист по фамилии Калашников, высокопоствленный офицер Красной Армии. Я пытался дать ему понять, кто были эти люди, написавшие, что они не коммунисты».
«Ты сам-то веришь в это?» – спросила она.
Ее вопрос ударил меня. Что я должен был ответить, если честно? Я вспомнил Иран и Ямина, который назвал меня человеком между двумя мирами, человеком посередине. Мне было даже несколько жаль, что меня не было на стройке, когда напали партизаны, и даже, что я не был одним из партизан. Я испытывал неясное чувство зависти по отношению к Ямину с Доком и колумбийским мятежникам. У них были убеждения. Они выбрали реальный мир, а не позицию человека между мирами.
«Я должен делать свою работу», – наконец ответил я.
Она мягко улыбнулась.
«Я ненавижу ее, – продолжил я. Я думал о людях, образы которых так часто посещали меня все эти годы, о Томасе Пэйне, и других героях революционных войн, пиратах и фронтирерах. Они стояли по сторонам, не в середине. Они взяли свою сторону и жили этим. – Каждый день я ненавижу ее все больше».
Она взяла мою руку: «Твою работу?»
Наши глаза встретились и задержались. Я понимал значение этого мига. «Именно».
Она сжимала мою руку и медленно кивала. Я тут же почувствовал облегчение, как только сказал это.
«Что ты будешь делать, Джон?»
У меня не было ответа. Облегчение сменилось потребностью защититься. Я бормотал обычные оправдания насчет того, что я хотел, как лучше, что я пробовал изменить систему изнутри, и старое, проверенное – что если бы я ушел, то на моем месте был бы кто-то еще хуже. Но я видел по ее взгляду, что она не покупается на это. Она вынуждала меня признать главную правду – что вина не на моей работе, а на мне.
«А что ты? – спросил я наконец. – Во что веришь ты?»
Она слегка вздохнула и выпустила мою руку, спросив: «Ты меняешь тему?»
Я кивнул.
«О-кей, – согласилась она. – При одном условии. Мы вернемся к этому в другой день». Она взяла ложку и, казалось внимательно изучала ее. «Я знаю, что некоторые из герильерос обучались в России и Китае». Она опустила ложку в кофе с молоком, помешала и затем медленно облизала ее. «Что им еще остается? Они должны были изучить современное оружие и научиться бороться с солдатами, которых обучили вы. Иногда они продают кокаин, чобы иметь деньги на закупки. Как еще они могут купить оружие? Они в чудовищном положении. Всемирный банк не помогает им защищаться. Фактически, их вынуждают делать то, что они делают. – Она отпила глоток кофе. – Я считаю, что их случай очень прост. Электроэнергия поможет очень немногим, лишь самым богатым колумбийцам, а тысячи умрут, потому что рыба и вода будут отравлены после того, как вы построите свою дамбу».
Ее речь, исполненнаяя сострадания к людям, которые противостояли нам – мне – заставила меня почувствовать, как мурашки поползли по коже. Я вцепился в подлокотники кресла.
«Откуда ты так много знаешь о партизанах?» – даже в моем пониженном тоне слышалось мое нежелание знать ответ.
«Я училась в школе с некоторыми из них, – ответила она. Поколебавшись, она отодвинула чашку. – Мой брат присоединился к движению».
Вот, значит, как. Я чувствовал себя абсолютно опустошенным. Я думал, что все знаю о ней, но это… Передо мной промелькнул образ мужчины возвратившегося домой и заставшего жену в постели с другим.
«Почему же ты никогда не говорила мне?»
«Мне казалось, это не имеет значения. Зачем? Это не то, чем я горжусь, – она сделала паузу. – Я не видела его уже два года. Ему надо быть очень осторожным».
«Откуда ты знаешь, что он жив?»
«Я ничего не знаю, кроме того, что правительство недавно поместило его в список разыскиваемых. Это – хороший знак».
Я разрывался между желаниями нападать и защищаться. Я надеялся, что ей незаметна моя ревность. «Как он стал одним из них?» – спросил я.
К счастью, она не отводила взгляда от чашки с кофе.
«Демонстрируя у офиса нефтяной компании „Occidental“, я думаю. Он и несколько десятков его друзей протестовали против бурения на землях и в лесах туземных племен, оказавшихся перед угрозой исчезновения. Их атаковала армия, затем избили и бросили в тюрьму – хотя они не делали ничего противозаконного, заметь, только стояли около здания, пели и махали плакатами. – Она выглянула в ближайшее окно. – Его продержали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не говорил нам, что там происходило, но он вышел из тюрьмы другим человеком».
Это была первая из множества подобных бесед с Паулой, и теперь я знаю, что они подготовили почву для того, что должно было случиться. Моя душа была отлучена от меня, мной управляли мой бумажник и те слабости, которые определило АНБ десятилетием раньше, в 1968 г. Вынудив меня понять это и столкнуться с гораздо боле глубокими чувствами, нежели романтика пиратов и повстанцев, Паула помогла мне на пути к спасению.
Кроме внутренних метаний, работа в Колумбии принесла мне понимание различий между старой Американской республикой и новой Глобальной империей. Республика несла миру надежду. Ее фундамент был скорее моральным и философским, нежели материалистическим. Она основывалась на понятиях равенства и правосудия для всех. Но она же была и прагматичной – не утопической мечтой, но живущим, дышащим, великодушным образованием. Она открывала свои объятия униженным. Это было дыхание, но в то же самое время и сила, с которой необходимо было считаться, при нужде она могла быть приведена в действие, как это произошло во время 2-й Мировой войны, для защиты принципов, которые за ней стоят. Институты, которые сейчас угрожают республике – крупнейшие корпорации, банки, правительственная бюрократия – она бы использовала для фундаментальных преобразований мира. Эти институты ведь обладают системами транспорта и телекоммуникаций, необходимыми для борьбы с болезнями, голодом и даже войнами – если бы только возможно было убедить их изменить курс.
Глобальная империя, в свою очередь, является антиподом республики. Эгоистичная, корыстная, жадная и материалистическая, она основана, прежде всего, на меркантилизме. Подобно империям прошлого, она распахивает свои объятия только для того, чтобы захватить все ресурсы, попавшие в ее поле зрения и насытить свою жадную утробу. Она использует любые средства, которые кажутся необходимыми ее правителям для достижения еще большей власти.
Конечно, углубляющееся понимание этих различий привело и к более ясному осознанию моей собственной роли. Клодин предупреждала меня, она честно объяснила, чего от меня ждут, принимая на работу в MAIN. И все же потребовался значительный опыт работы в странах вроде Индонезии, Панамы, Ирана и Колумбии для того, чтобы я понял все гораздо глубде. И для этого потребовались также терпение, любовь и судьба женщины, подобной Пауле.
Я был лоялен американской республике, но то, что мы делали с помощью этой новой очень хитроумной формы империализма, было финансовым эквивалентом того, что чего мы пытались достичь военной силой во Вьетнаме. Юго-Восточная Азия показала, что армии далеко не всесильны, и экономисты придумали лучший план, а агентства по иностранной помощи и частные подрядчики, которые служили им (а еще точнее, которым они служили), воплощали его в жизнь.
В странах на каждом континенте я встречал мужчин и женщин, работавших на корпорации США, не входивших в сеть ЭКов и занимавшихся много более пагубными вещами, чем может предположить любая конспирологическая теория. Как и многие из инженеров MAIN, эти сотрудники корпораций не понимали последствий своих действий и были убеждены, что потогонки и фабрички, на которых делают обувь или запчасти для автомашин, выпускаемых их корпорациями, выведут население из нищеты, тогда как на самом деле, население просто загоняли в еще один вид рабства, напоминающий феодальные поместья и плантации Юга. Современные сервы и рабы должны были жить верой, что они живут лучше несчастных на обочине прогресса, как рабы прошлого верили, что живут лучше неудачников в европейских дырах, джунглях Африки или в дебрях американского фронтира.
Во мне разгоралась внутренняя борьба по поводу того, должен ли я продолжать работать в MAIN или мне следует уйти. Совесть моя повелевала уйти, но моя вторая сторона – человек из школы бизнеса, как я любил думать о себе – в этом совсем не была уверена. Моя личная империя продолжала расти, у меня прибавлялось подчиненных, увеличивалось количество стран, росли портфели акций и мое эго. Помимо соблазна денег образа жизни и адреналина власти, я часто вспоминал Клодин, предупреждавшую меня, что обратной дороги нет.
Конечно, Паула смеялась над этим: «Что б она понимала!»
Я напоминал, что Клодин была права во многих случаях.
«Это было давным-давно. Времена изменились. К тому же, что это меняет? Ты несчастлив. Разве Клодин или кто-то еще могут сделать что-то похуже?»
Паула часто повторяла этот рефрен и в конце концов я согласился. Я признался себе и ей, что все деньги, приключения и гламур больше не оправдывают суету, чуство вины и постоянное напряжение. Как партнер MAIN я становился богат, но я понимал, что если это будет продолжаться, из ловушки не будет выхода.
Однажды, когда мы прогуливались по пляжу возле старого испанского порта в Картахене, вынесшего бесчисленное множество пиратских нападений, Паула спросила меня о том, о чем я не спрашивал себя ни разу: «А что если ты никогда никому ничего не будешь рассказывать?»
«Ты имеешь в виду… просто помалкивать?»
«Точно. Не дать им повода придти за тобой. Или, на самом деле, дать им резон оставить тебя в покое и не мутить воду.
В этом что-то было – я подумал, почему это не приходило мне в голову раньше. Я не стану писать книгу или делать что-либо еще, чтобы раскрыть правду о том, что видел. Я не стану крестоносцем, а взамен буду человеком, наслаждающимся жизнью и путешествиями в свое удовольствие, возможно, даже создам семью с кем-то подобным Пауле. У меня было достаточно средств, мне просто надо было уйти.
«Все, чему тебя учила Клодин, ложь, – затем она добавила, – вся твоя жизнь ложь». Она снисходительно улыбнулась: «Ты смотрел свое резюме?»
Я признался, что не имел случая.
«Почитай, – посоветовала она. Я читала версию на испанском. Если она не слишком отличается от английской версии, мне кажется, ты найдешь его интересным».
На этом месте Yuri прекратил размещать главы на форуме http://www.conservator.ru/forums/free/posts/65727.html, со следующим комментарием:
Вообще говоря, дальше все лишено привлекательности свидетельства из первых рук. В следующих двух главах он уходит с работы и далее не имеет дела с мошенничествами напрямую, а только растекается мыслью по древу. В частности, рассказывает, как ему мешали писать книгу.
Я даже задумался, а надо ли?
Вернуться к началу материала…